Серые тучи навевали дремоту. Растянувшись от горизонта до горизонта грязным покрывалом, низкие и тяжелые, они не предвещали ничего хорошего. Во всяком случае, случайному путешественнику, не дай бог оказавшемуся под ними на бескрайних просторах великой Сибирской равнины, стоило их остерегаться. Хотя, казалось бы, они могли грозить лишь скорым «весенним» дождичком. Но дождичком, как водится, холодным, злым и немного отравленным, как вся мать-природа в окружающем распрекрасном мире.

Над жухлой травой и мятым серо-бурым снегом весело хулиганил цепкий порывистый ветер, завывая и постанывая на изуродованных стенах руин, на краях снарядных воронок, покрытых льдом и застывшей мерзостью, на рваных остовах металлоконструкций и прочих останках почившего здесь огромного мегаполиса.

В центре описанного выше «трупа» населенного пункта возле дороги, напоминающей скорее месиво экскрементов, нежели федеральную трассу Е74, – каковой она, безусловно, продолжала считаться официально, – возвышалось некое сооружение, которое два возившихся в нем (и одновременно проживавших) странных индивида звали не иначе как «наш ангар».

В некотором смысле «наш ангар» представлял собой прямое наследие малого аэропорта на окраине уничтоженного прошлым Новосибирска. Еще до минувшей войны часть его хозпостроек переделали под ремонтные боксы для грузовой техники, склады и прочую хренотень – равно как разбомбленный а-ля Дрезден-1945 знаменитый аэропорт Толмачево. Целых зданий к концу войны оставалось мало (бомбили, сволочи, от души), и аэропорты, как наиболее защищенные ПРО и ПВО объекты минобороны, использовались вояками даже для размещения штабов. Впрочем, в финале возни с налетами и зенитками малый новосибирский аэропорт все же получил свою «порцию» – в виде гигантской авиационной воронки. Инфраструктура, соответственно, накрылась. За исключением пары зданий на окраинах. Включая – о да! – «наш ангар».

Двух индивидов, составлявших население «нашего ангара», или, все привыкли говорить, «наш-ангара», звали до примитивности просто: Калмыш и Малярийкин, о чем недвусмысленно вещала обшарпанная вывеска над ржавыми воротами заведения. Чуть ниже вывеска дополнялась еще одной искрометной фразой – «т-е-х-о-б-с-л-у-ж-и-в-а-н-и-е & т-ю-н-и-н-г», но более мелкими буквами и криво. Синергичность нижней надписи не являлась простым совпадением. Калмыш занимался ТО, а Малярийкин, соответственно, тюнингом. Это были вроде как их вторые фамилии. Типа тех, что женщины в мусульманской Франции получают после лишения девственности, а мужчины в православной Африке – по вступлении в бедуинский ганг.

По завершении войны на развалинах города, в котором до ковровых бомбардировок проживало сорок миллионов человек, выжили только те, кто сильно не хотел дохнуть. И был готов для этого вкалывать, словно накачанный героином мул. Останков техники вокруг было полно: трупы подбитых танков и вертолетов, машины военные и гражданские, битые и поломанные, груды металлолома, пластика, ржавых и изувеченных взрывами стволов, останков бытовой и офисной техники, мебели со встроенными электронными чипами и прочей лабуды. И эта лабуда не обходилась без навороченной электроники, а человечество среди высоких технических достижений, по странной иронии, отходило в конце двадцать первого века на тот свет. Словно по смешку величайшего из комиков, господа Бога, люди перед массовым вымиранием навострились делать самые сложные и дорогие в истории человечества технические «примочки».

Основывая свой бизнес именно на этом неисчерпаемом стратегическом ресурсе – гигантских руинах, – множество технически грамотных людей после Войны-Смерть взялись за работу, зарабатывая себе на хлеб и попутно восстанавливая почти утраченную людскую цивилизацию.

Именно к таким гордым, но обреченным восстановителям утраченного относились оба совладельца мастерской «Калмыш & Малярийкин». Первого из них звали на самом деле вовсе не Калмыш, а совершенно обыденно – Константин Алексеевич Калмышев. Калмыш – своего рода производное от совмещения имени и фамилии. Пытливый ум, зоркий взгляд и способность «оживлять механику» позволяли этому уникальному, но слегка чудаковатому индивиду чинить и оживлять современные молодежные игрушки – настраивать моторы, собирать самоходные аппараты и даже создавать настоящее гоночное оружие – бронированные мотоциклы с пиками и таранами для диких уличных разборок. С заказчиками проблем не возникало – в мире, где клубы и кинофильмы тихо скончались, а за наркотики в прямом смысле рубили башку без всякого суда, основным увлечением молодежи стала брутальная уличная техника. Точнее – гонки и схватки с ее использованием. А также, конечно, понты ее обладателей.

Примерно здесь (на понтах) свой законный пост занимал давний приятель Калмыша, старина Малярийкин. Художник, творец и любитель нечастой выпивки. Общеизвестного, как у Калмыша, прозвища у него не было. Ибо парень сильно не вышел лицом. Большинство прозвищ, которые к нему прилипали, были либо оскорбительными, либо оскорбительными ужасно. По этой причине окружающие величали его грубо по фамилии. И только напарник иногда позволял себе называть товарища Маляром. То ли издеваясь, то ли из крайнего уважения к искусству.

Надо признать, при всей своей невнятной, даже отталкивающей внешности талант к красоте у Маляра был от Бога.

Петюня Малярийкин был ростиком в три с половиной табуретки, с рябой страшной харей и косоватыми глазками, битым носом, взлохмаченной