– Тьфу на тебя, – сказал Багряк.

– У нас нет никаких биологических материалов, Аркадий Владимирович, – добавила Зоя. – Правда, мы кое-что нашли, но пробы не брали, оставили это Роману Михайловичу и Игорю Рассоховатовичу.

– Вот Варшавянского вам и придется дожидаться, – сказал Гор. – У меня нет ключа к отмене процедуры карантина.

Учитывая, что Варшавянскому предстояло сутки провести на Фобосе, то ровно такое же время Зоя и Багряк должны были оставаться в тесной кессонной камере, да еще полностью облаченные в пустолазные костюмы, не имея возможности даже сесть, разве что на поелы, и то только по очереди.

– Выпустите нас отсюда! – неожиданно проорал Багряк и принялся стучать кулаками в люк. – Зоя, давай кричи!

Лицо Багряка, перекошенное ужасом, испугало и Зою:

– Георгий Николаевич… Георгий Николаевич… вы… вы зачем? Надо успокоиться…

– Этот чертов врач… этот чертов Диагност… – не говорил, а шипел Багряк.

– Что у вас происходит? – озабоченно спросил Гор.

– С Георгием Николаевичем пло… не очень хорошо, – поправилась Зоя. Она держала Багряка за талию, но он стучался затылком по обшивке камеры. – Кажется, приступ клаустрофобии… Аркадий Владимирович, миленький, может, все же как-то можно нас выпустить?

– Вот ведь… сейчас, попробую связаться с Варшавянским, – сказал Аркадий Владимирович.

– Я могу помочь, – раздался отливающий металлом голос. – Это Паганель. Я могу выйти в открытый космос и разобрать питающую панель Диагноста. Он отключится, и шлюз разблокируется.

– Паганель, помоги нам! – крикнула Зоя. Она уже не могла удерживать Багряка, и он сползал вниз на поелы, кажется потеряв сознание. – Георгию Николаевичу совсем плохо. Он без сознания… Мы ведь целые сутки на ногах…

– Паганель, разрешаю выйти из корабля и демонтировать запитку Диагноста, – строгим официальным голосом сказал Гор. – Громовая, Багряк, потерпите, мы вас высвободим.

Зоя с облегчением вздохнула, но тут Багряк протянул руку и сдавил ей шею так, что она не могла издать ни звука. Он выпрямился, второй рукой зашарил по поясу своего пустолазного костюма.

– Отлично разыграно, – сказал он тихо, почти одними губами. – Вот тебе за это пирожок.

И Зоя увидела нечто крохотное с дергающимся червячком-отростком, зажатое между большим и указательным пальцами Багряка. Она даже не сразу поняла, что это такое.

– Открой рот, – так же тихо попросил Багряк. – Ну же…

Зоя дернулась, попыталась освободиться, но в тесноте кессона ни отступить, ни уклониться от неумолимо приближающегося зерна. Она крепче сжала зубы, губы. Пальцы Багряка на шее стиснулись сильнее. Словно стальной ошейник, который становился все туже и туже.

Багряк склонил голову набок и с интересом смотрел на Зою. Ей не хватало воздуха, в глазах темнело. Она из последних сил заставляла себя не открывать рта, чтобы только эта отвратная штука не попала внутрь. Он хочет, чтобы она ее проглотила?! Зачем?! Он сошел с ума?!

Наверное, на какое-то мгновение она потеряла сознание. Стальной ошейник исчез. Воздух вновь проходил в легкие. И еще нечто проскользнуло по гортани – твердое и немного зудящее.

– Вот и умница, – сказал Багряк. – Добро пожаловать в сверхчеловеки.

Щелкнул замок, и кремальера люка сдвинулась.

– Диагност обесточен, – доложил Паганель.

– Нет, нет, нет, – шептала Зоя, пытаясь ухватить за складку пустолазного костюма Багряка, но тот переступил через комингс и уже шагал по коридору «Красного космоса».

Чудовищные человеческие потери в Великой Отечественной войне значительно изменили отношение советского общества к семейным вопросам. Если до войны мать-одиночка, забеременевшая вне брака девчонка и вообще внебрачные отношения вызывали общественное неодобрение, порой приводившее к вызову провинившихся на комсомольскую, партийную или профсоюзную, в зависимости от принадлежности, проработку, то в послевоенные годы, да что там годы! – десятилетия данный вопрос вообще исчез из поля морально осуждающего общественного зрения.

Катастрофическое сокращение мужского населения заставляло общество консервативных семейных устоев приспосабливаться, иначе ему грозило