– Мэй у нас любит ходить на вечеринки! – радостно подхватил Джастин.

И, прищурившись, сообщил Лусиану:

– Она ведь патрицианка. Из нордлингов. Но я уверен, ты уже и сам заметил.

Судя по выражению глаз, Лусиан прекрасно понял то, о чем Джастин не заговорил прямо. Сейчас молодой сенатор – на гребне волны, и в последние годы классовые противоречия ослабли, но любой намек на отношения с патрицианкой будет для Лусиана равносилен политическому самоубийству. За Лусиана голосуют коллеги-сенаторы, а их выборщики из числа патрициев не преминут устроить дикий скандал: как же, какой-то плебей посмел прикоснуться к патрицианке и осквернить ее чистоту! Особенно если узнают, какой у Мэй индекс сопротивляемости.

Лусиан повел себя благородно – не стал отнекиваться и забирать назад предложение. Просто стал менее настойчив:

– Позвоните мне, если надумаете.

Мэй ничего не ответила – более того, она молчала до тех пор, пока они не сели в машину и не поехали в аэропорт, подальше от любвеобильных сенаторов и разудалых преторианцев. В машине она поинтересовалась:

– Что это было?

– Я пытался воспользоваться связями среди политической элиты, чтобы получить ответы на вопросы, на которые отказывается отвечать мое прямое начальство.

Мэй свирепо покосилась на него:

– Ты прекрасно знаешь, о чем я. Какая наглость! Это было за гранью добра и зла!

– Я прекрасно тебя понимаю, – сурово согласился Джастин. – Лусиана иногда приходится ставить на место.

– Да не Лусиана! А тебя! Это что такое было? «Она сопровождает меня повсюду!» Что за намеки?

– Но ведь это правда! А самое гнусное – он пытался торговаться! Он мне – услугу, а я ему – свидание с тобой! Я твою честь, между прочим, защищал. А он обращался с тобой как с объектом своих сексуальных фантазий!

– Он просто хотел со мной встретиться.

Тут лицо Мэй приобрело весьма задумчивое выражение.

– А он симпатичный…

– Что? Ты же не всерьез? К тому же ты не забыла? Ты не унижаешься до свиданий с какими-то плебеями! Или для известных политиков и телезвезд ты делаешь исключения?

И тут он представил Мэй в объятиях Лусиана, раскрасневшуюся, счастливую – и ему стало физически плохо. Он раз за разом повторял себе: эта женщина – не для тебя. Ты ее не получишь. Но – вот в чем штука-то! – ему не нужен был никто другой. Только она.

А она сидела и смотрела в окно. И ответила, только когда машина подъехала к центральному входу в аэропорт:

– Это мое дело. Не твое.

– Но ты же не поверила ему! У него же профессия такая – людям лапшу на уши вешать, чтобы их обмануть!

Мэй развернулась и посмотрела ему прямо в глаза.

– А какая разница? С тобой, я имею в виду. К тому же, когда он говорит, что занимает пост в правительстве, он, по крайней мере, говорит правду.

«Хороший вопрос, – заметил Гораций. – Давай, скажи нам правду. Как на духу. В чем разница между ним и тобой?»

Ответов Джастин мог выдать множество. Например, «со мной веселее». Правда, после передоза в Виндзоре этот аргумент представлялся не слишком выигрышным… поэтому он просто сказал:

– Он скопировал мою улыбку. А она моя.

Это был неправильный ответ. Потому что Мэй, выходя из машины, бросила:

– Подумаешь…

И не сказала больше ничего.

Лео ждал их у выхода на посадку. Он прилетел из Портленда чуть раньше – чтобы они могли сесть на один самолет. Но с Мэй он все равно держался настороженно и отчужденно. После взлета Джастин спросил его:

– Как запись? Что-нибудь понятно?

Лео откинулся в кресле и нахмурился.

– Нет. Я провел стандартную экспертизу – все возможные тесты. Потом нестандартную – ту, что обычно провожу.

Говоря о работе, он преображался. Куда девалась его холодность!

– Но я еще пару людей знаю, спрошу у них. Ты, главное, не волнуйся. Я им, конечно, собственно запись не покажу. Мне нужна информация по камере, которая снимала. Мы с этим разберемся, не бери в голову. Вопрос – когда.