Максут-Хан неожиданно понял, что обычно непослушная и малоподвижная половина его рта стала дергаться сама по себе. Он прижал к губам ладонь и кивнул. Эльчин-бей вернул на место край полотнища, прикрыв мертвому мальчику лицо.

– Мой брат погиб, как воин! – голос Максут-Хана был сух, как воздух выжженных летним солнцем степей. – Его сразила пулеметная пуля. Чистая смерть.

– Он уже скачет в одном строю со своим великим отцом, – скорбно вставил Эльчин.

Хан перевел взгляд на воина, одна рука которого покоилась в лубке. Воин стоял, точно соляной столб: смертельно бледный, вытянувшийся, неподвижный.

– Ну, а ты, мурза Керим… – тихо начал Хан. – Твой род верно служил моему отцу и деду, и прадеду… Наши предки жили в одном убежище и делились друг с другом всем, чтобы выжить… Почему ты не погиб в бою? Как тебя могли взять в плен крестьяне?

– Меня взял в плен человек-паук и дружинник из Кремля, господин, – отрывисто проговорил воин, он продолжал стоять навытяжку. – Мне нет оправдания, господин. Я был готов лишить себя жизни, но посчитал своим долгом вернуть тело Золотого Ребенка в орду.

– Тебе нет оправдания, но ты оправдываешься! – зашипел на него Эльчин-бей.

Максут-Хан поднял руку, и его советник тут же замолк и покорно опустил голову.

– Ты сказал – дружинник Кремля?

– Так точно, повелитель, – отчеканил воин.

– Хм… – в глазах Максут-Хана появился интерес. – Пулемет… дружинник из самого Кремля… Мне начинает казаться, что это Одинцово на деле не так-то просто.

– Мудрость твоя не знает границ, мой великий Хан, – ответил ему Эльчин-бей.

У Максут-Хана окаменело лицо, лишь взгляд метался, а глаза пылали.

– Скажи мне, старый друг, – обратился он к визирю. – Почему вы, мои верные слуги, называете меня великим? Что такого великого я сделал при вашей памяти? Что? – Хан выхватил кинжал и вонзил его воину в печень. – Тихо… – проговорил он, глядя бойцу в расширившиеся глаза. – Тихо… – лезвие неторопливо погружалось в плоть, по пыльной одежде скатывались тяжелые рубиновые капли. – Тихо… – воин кивнул, а потом умер, но его вымуштрованное тело продолжало еще несколько секунд стоять навытяжку, а потом рухнуло подрубленным деревом.

– Ты справедливо и мудро правишь своим народом, – ответил Эльчин-бей.

– Чушь! – Максут-Хан передал грязный кинжал стоявшему у входа в шатер слуге, тот поклонился и вышел наружу, чтобы очистить и заточить лезвие. – Если я мудр, то что до сих пор делаю в Подмосковье? Почему я не могу войти в Москву, как крысопес, которого выгнал за двери хозяин?

– Обстоятельства непреодолимой силы мешают тебе, повелитель, разграбить то, что осталось от Москвы.

– Кремль, Эльчин-бей! Кремль! – проговорил Хан с мечтательной интонацией и до хруста сжал кулаки. – Вот это была бы победа! Вот это было бы действительное великое деяние! Ни один хан еще не въезжал в эту крепость победителем. Что ты посоветуешь, друг мой? Как мне взять эту вершину?

– Тот дружинник, о котором говорил мурза, – Эльчин-бей покосился на труп воина, – может стать ключом к Москве и в частности – к Кремлю.

– Определенно, – Хан начал ходить туда-сюда. – Согласись, друг мой, – такая война куда приятнее и честнее, чем истребление крестьян, которые-то и постоять за себя толком не умеют. Возьмем Одинцово, найдем дружинника и развяжем ему язык. Как-то же он смог выбраться из Москвы? Следовательно, существует и путь обратно. А вдруг и за стены Кремля найдется лазейка?

– Мудрость твоя не знает… – начал было Эльчин-бей, но его повелитель не нуждался в дежурной лести.

– Отзывай разведчиков из дальних лесов! – приказал Хан, рассекая ребром ладони воздух, точно клинком. – Снимай наблюдение с прочих поселений! Пойдем на Одинцово всеми силами! Достаточно мои всадники обрастали жиром, валялись на солнышке и от скуки сношались с турами! Пришла пора накормить мечи мясом!