Но заснул он не крепко: что-то внутри все время оставалось в полном сознании. Как будто в тайге возродился в нем дикий первобытный предок, который не желал оставлять Алешу расслабленным, в беззащитном положении, и он-то бодрствовал, пребывая постоянно рядом и настороже.

Едва что-то завозилось возле палатки, Алеша дернулся и нащупал в изголовье фонарик, специально приткнутый там с вечера под рюкзаком.

Положив палец на кнопку фонарика, мальчишка замер в темноте, прислушиваясь, стараясь разобрать, откуда доносится шорох — снаружи, из лесу?

А что, если в палатку забралось какое-то животное? Мышь или змея.

Или что-то… похуже?

Включится сейчас фонарик, и прямо перед глазами — рожа. Окровавленная. Рот открыт, зенки пустые вылуплены. Или нет — выткнуты. В глазницах черно. И кровь капает на пуховый спальник. Запуганный собственной фантазией, Алешка лежал, тараща глаза в темноту, и не решался зажечь свет.

Справа от него громко сопел Олег, слева Максим, ближе к левой стенке — наверное, Кирилл?

«А вдруг не они?» — скользнула мысль, и Алешку прошиб пот.

Ну да. В темноте же ни черта не видно. Мало ли кто лежит тут рядом, в палатке? Может, остывающие трупы? Или просто чужие люди. Которые только притворяются спящими.

Руки у Алешки вспотели, в глазах защипало. И вдруг что-то шмыгнуло рядом с его ногой.

Алешка заорал и пополз куда-то, отбрыкиваясь.

Существо вцепилось в его ногу. Сдавило лодыжку мертвой хваткой и, безжалостно царапаясь когтями, пыталось схватить за другую.

Алешка рвался, визжал и колотился изо всех сил.

Днище палатки лопнуло и расползлось, черным горбом поднялась земля. Она сыпалась и проваливалась, и Алешка уходил в нее все глубже — в черную жирную почву, в сплетения корней, к червям. В могилу.

А кто-то стоял сверху и смотрел, как он бьется. Какая-то женщина.

Задохнувшись, Алешка в ужасе распахнул глаза. Ночи не было.

Утреннее солнце золотило крышу палатки. Через поднятый полог внутрь заглядывал Олег, с озабоченным видом рассматривая малолетнего шурина.

— Алексей! Ты чего разорался-то? Случаем не лунатик? — усмехнувшись, сказал он. — Давай поднимайся мигом. Ребята уже на реке.

Алешка выпростал ноги из спальника, в котором основательно запутался, воюя с кошмарами. И тут открылось, что на ноге у него четыре свежие ссадины.

— Где это ты так до крови ободрался? — удивился Олег. — Или комара раздавил?

Алешка пожал плечами. Царапины саднили кожу.

— Эй, что за хрень? — Крик Багра разорвал тишину леса так внезапно, что старик Кравцов вздрогнул. — Что там за хрень, говорю?! — визгливо, по- девчачьи, голосил недавний зэк, тыча правой рукой в воздух.

Обычно они шли другим порядком: старик впереди, указывая дорогу, а Багор с наплечным мешком позади.

Но такое положение Багру не нравилось. Раздражало мотаться за чужой спиной — слишком похоже на недавнее хождение строем в колонии. А он торопился забыть обо всем, что связано с зоной. Поэтому вылез вперед и радовался свободе.

Теперь он бы предпочел, чтобы старик Кравцов первым наткнулся на странное зрелище. Нервы некстати сдали. Багор опасался теперь за свой авторитет.

Хотя, возможно, тут у любого поджилки бы затряслись: в черном провале между двумя елями возникло красное лицо. Кровавая маска без глаз. Вместо глаз — сучья сухие воткнуты.

Преодолевая дрожь в коленках, Багор подошел поближе и нервно захихикал, блестя фиксой. Красное лицо оказалось нарисованным на ободранном, без коры, кусочке ствола лиственницы. Сучки были обрубками старых, оструганных веток самого дерева.

Соседние деревья тоже разрисованы какими-то знаками.

Багор перевел дыхание.

— Это что за хрень? — спросил он Кравцова. Старик подошел глянуть.

— Откуда я знаю? — ответил он, хмурясь и оглядываясь по сторонам.

— Ты мне сказочки не мастырь — я тебе не городской лошок, — сказал Багор и вытащил из кармана нож-выкидушку.

Если смотреть с тропы, возникала полная иллюзия, что чье-то окровавленное лицо с сучками в глазницах висит прямо в воздухе, в черной тени между стволами.

— Может, это местные ваши тут шаманили? Чукчи, — сказал Багор.

— Манси, — поправил старик.