В таких автоклавах обрабатывали особо упорных сталкеров, у которых не получалось обычным методом промыть мозги. Обрабатывали – и одновременно исследовали на предмет, почему это подопытный такой нестандартный, неподдающийся, с более крепкими мозгами, чем остальные. А иногда и с уникальными способностями, из-за которых нас, сталкеров, порой люди с Большой Земли называют мутантами. Из-за которых нас расстреливают на кордонах, а если нам удается выйти из Зоны, то отлавливают как бешеных собак и отправляют в Институты по изучению аномальных зон. Исходя из чего порой возникает у нашего брата странный вопрос: а так ли уж отличаются некоторые люди от «мусорщиков»? И те, и те хотят очистить Зону от нас, и тем, и тем нужны Зоны для личной выгоды… Когда же от мыслей станет совсем туго, опрокинет сталкер сто грамм и просто запретит себе думать… Так проще. Да в Зоне размышления о смысле жизни и не нужны, тут навыки предпочтительнее… Тут у тех, кто много думает, обычно мозги вышибают раньше, чем они успеют прийти к выводу, что жизнь дерьмо везде – что в Зоне, что за ее пределами…

Меня вывел из раздумий приглушенный стук, который раздавался со стороны ряда автоклавов. И в ближайшем из них я разглядел смутный силуэт, бьющийся о тяжелую крышку.

– Ребенок там, что ли? – проговорил Мастер. – Больно маленький для взрослого мужика.

В полупрозрачном гробу явно бился живой человек. Или мутант, похожий на человека. Впрочем, какая разница? Живому существу требовалась помощь.

Я знал, что пытаться поднять крышку автоклава есть занятие бесполезное, – в изголовье каждого из них был вмонтирован массивный электронный замок с кнопками от нуля до девяти. И те, кто знали код этих замков, сейчас валялись в соседнем зале возле прозрачной стены кучами остывающего, склизкого мяса.

Поэтому выход был только один.

Я поднял пистолет Кречетова и выстрелил дважды. Конечно, урановые пули были в дефиците, но когда их осталось всего две, все-таки, положа руку на сердце, неразумно экономить такой скромный боезапас.

Массивный замок осыпался на пол кусками металла и пластмассы, после чего крышка первого гроба слетела и грохнулась на бетон, увлекая за собой опутывающие ее пучки проводов и кабелей. Я успел заметить, что предплечье руки, сбросившей крышку изнутри, было худым, но жилистым, больше похожим на лапку, чем на человеческую руку.

Ухватившись за края автоклава, внутри него подтянулось и село жутковатое с виду существо, телосложением действительно похожее на ребенка, только с одним глазом, покрасневшим от напряжения и боли. Глаз существа находился во лбу, а под пустыми глазницами алели свежие шрамы, грубые, словно по живому телу недавно прошлись сваркой.

– Здравствуй, Фыф, – сказал я. – Рад, что ты жив. А не скажешь, куда делись твои глазные щупальца?

– «Мусорщики» отрезали, суки потрошёные, мать их и папу перегнуть через колено и пятки к ушам привязать, твари пятиконечные, все их щупальца им в задницу запинать и в «газированной глине» выкупать…

Фыф распалялся все больше, матеря пришельцев и в хвост и в гриву. Если в их мире кто-то и остался в живых после взрыва, то сейчас те выжившие наверняка икали так, что их многочисленные глаза звенели, постукивая друг о друга. Стоящие рядом со мной сталкеры пооткрывали рты, а Мастер украдкой достал маленький блокнот и стал лихорадочно записывать. Оно того стоило – Фыф умел материться так, что хоть отдельной книгой издавай его перлы. Тиражи были бы колоссальные, гарантирую как автор, популярный в каком-то из параллельных миров.

Вдруг Фыф остановился, посмотрел на меня и выдал:

– Блин, и чего я тут распинаюсь? Все равно ж в свой новый роман мои матюги не включишь?

– Не включу, – покачал я головой. – Переработаю, что получится, под сталкерский жаргон, а остальное выкину.

– А почему? – поинтересовался Мастер.

– Потому, что, по моему мнению, мат в литературе выглядит как дерьмо у подножия памятника. Быть – может, если у кого-то совести хватит нагадить. Но смотрится намного омерзительней, чем в отхожем месте, где ему самое и место.

– Согласен, – кивнул Кречетов. – Твои книги, небось, и дети читают. Пусть лучше хорошему учатся: как стрелять метко, родину любить и со всякими гадами бороться.

– Это точно, – сказал я, вновь подозрительно покосившись на профессора. Прикалывается он, что ли? Да нет, вроде серьезный. Хотя, гадом-то себя никто не считает. У всех праведные мотивы, а если их нет, то оправдания, которые для себя любимого в случае надобности придумываются легко и просто.

– Рожа болит, – пожаловался Фыф, осторожно дотрагиваясь до шрамов. Из его единственного глаза выкатилась слеза. – Куда ж я теперь такой? Без них и способностей никаких больше нету у меня, как у передатчика без антенн. На хрена я кому такой нужен со своими хилыми лапками. Только обуза. И Настя, если увидит, отвернется, разлюбит на фиг. Всю красоту мою отрезали, суки пятиконечные.

Мы переглянулись.

– По-моему, ему так лучше, – негромко проговорил Мастер. – Хоть немного на человека похож.

– Если у него там раньше торчали щупальца, то это был полный писец, – заметил Кречетов. – Я б с такого зрелища запросто мог сдохнуть от