– Меняемся обратно? – хмыкнул Кречетов.

Я мотнул головой.

– У тебя «смерть-лампа» пустая, так что оставь пулемет себе. В моем случае два патрона – два «мусорщика», а это сейчас важнее всего.

– А ты любишь прихвастнуть, – вторично осклабился профессор.

– Троллить будешь своих разбежавшихся бюргеров, когда соберешь их обратно, – заметил Мастер. – По факту же Снайпер вряд ли промахнется из «стечкина» в замкнутом помещении. В отличие от некоторых. Поэтому вам, уважаемый, и рекомендовано поливать из пулемета по площадям, а ценный боеприпас предоставить тому, кто его в случае перестрелки лучше применит.

Кречетов обиженно пожал плечами и ничего не ответил. Ну, это его проблемы. Мастер прав: в боевой группе каждый должен делать то, что у него лучше получается, а все эти обиды-разборки – удел гражданских, мучающихся от безделья…

Из темного проема несло какой-то пакостью, похоже, теми же самыми полуразложившимися волокнами. Причем к этой вони явно примешивались знакомые нотки. Убойный смрад волокон перебивал все другие запахи, но, тем не менее, не мог заглушить сладковатого зловония разлагающейся плоти.

– Что ж там такое нахрен? – проговорил Призрак, прикрывая нос рукавом. – Будто стая крыс передохла, а потом ее сложили в кучу и сверху обдристали.

– Духан знатный, – согласился Мастер. – Центром Зоны тянет не по-детски. Я так и знал, что он будет вонять, как разрытая могила фанатика Монумента, сдохшего от гнойного перитонита.

– Запах тайны и приключений именно такой и есть, – согласился Кречетов. – Романтикам на заметку. Впрочем, это не только в Зоне так. На Большой земле тоже рано или поздно понимаешь, что практически всё загадочное, красивое и манящее на самом деле есть не мечта всей жизни, а скука смертная, изрядно попахивающая дерьмом.

– Философы, может, заткнетесь? – негромко предложил я. – Хрен знает, что там впереди, а вы дискуссию устроили.

– Это от нервов, – сказал Кречетов. – Когда мандраж пробирает, на философию тянет прям сил нет.

– Это хорошо, – заметил Призрак. – Других от мандража только медвежья болезнь одолевает.

– Одно другому не мешает, – отозвался Профессор. – Философия это и есть медвежья болезнь духа.

Понятно. Группа притерлась, нашла друг друга и не придумала ничего лучше, как помолоть языками, шествуя по короткому тоннелю навстречу тусклому свету впереди. Знакомая аномалия, «Болтовня» называется. По ходу, в этом тоннеле она и расселась, а мы в нее благополучно влезли. Если человека, начавшего ни с того ни с сего чесать языком, вовремя не остановить, то жертва «Болтовни» через некоторое время начинает задыхаться от удушья и вскоре погибает. Можно в челюсть двинуть, например, а можно и удивить чем-то. Мне, кстати, тоже очень хотелось вступить в дискуссию, и я держался из последних сил…

Но, сделав еще три шага, я вдруг разом забыл про настойчивый позыв почесать языком вместе со всеми. И остальные, кстати, забыли тоже. Заткнулись, увидев то же, что увидел я, при этом излечившись от «Болтовни» разом и кардинально.

Мы находились в зале размером чуть меньше предыдущего. Стены этого помещения были непрозрачными – то ли потускнели без команды «мусорщиков», то ли изначально были такими.

Впрочем, света здесь хватало. Гнилостного, зеленоватого, исходящего от пузырящихся луж ядовитой «газированной глины», больших и маленьких, разбросанных тут и там, словно кляксы, наляпанные по неосторожности начинающим художником.

В центре зала была навалена приличная куча трофеев, явно приготовленных то ли к отправке в мир «мусорщиков», то ли к уничтожению. Здесь были автоматы, снайперские винтовки, пистолеты, боевые ножи, причем почти все со следами «доводки» артефактами – вон рукоять ножа отдает космическим мраком от навершия, в которое вделаны несколько крупных «черных брызг», а там ствол отливает синевой от «булавок», вделанных в цевье. Даже вон к «эфке» кто-то додумался «зуду» тупо скотчем прикрутить. Даже и не знаю, что будет, если рванет такая «эфка», просто фантазии не хватает…

Но большую часть кучи трофеев составляли головы. Человеческие головы. Очень аккуратно отрезанные. Причем на месте среза не мясо виднелось с обрубками артерий и не срез позвоночного столба. Нет, там был слой кожи. Обычной кожи, как на щеках или на лбу, отчего головы казались искусственными, будто предназначенными для манекенов. Только и осталось, что проделать в них отверстия для крепления и насадить на пластмассовое туловище.

Но нет, головы были настоящими. Вонь от них мы и почувствовали в коротком тоннеле, соединяющем два помещения. Жуткие трофеи «мусорщиков» уже начали гнить, и это было хорошо заметно по нижним головам, успевшим покрыться явными признаками разложения. По ходу, пришельцы в суматохе последних событий просто подзабыли о них, и трофеи начали портиться в ядовитом воздухе, пропитанном испарениями луж «газированной глины».

Но сейчас меня больше интересовало то, что находилось дальше, за горой жутких трофеев «мусорщиков».

У дальней стены зала стоял ряд опутанных проводами полупрозрачных гробов, также источающих зеленоватый свет разложения. Вряд ли они светились сами по себе, не иначе это был просто отблеск от многочисленных аномальных луж.

Такие же стояли в зале Монумента, только нерабочие, изуродованные пулями. И я хорошо знал, для чего они. Вернее, для кого.