настроили против него власть.
Хотя, конечно, ею масштабное воровство, да еще со всей этой рисовкой, им тоже не нравилось. Но не оно превратило Джека в тот шип у них в заднице, который надо было вытащить любой ценой.
Никто до сих пор не знает, от кого и какими путями получал свою информацию Джек, но ясно одно — у него самого был настоящий нюх на милицию, как у ищейки. Ментов ничто не могло спасти. Информаторы-рядовые, информаторы-начальники, плетельщики интриг, провокаторы, шпики и офицеры — Джек чуял их за версту, никакие прикрытия им не помогали, хотя соседи могли годами считать, что рядом с ними живет бывший служащий на пенсии, или художник, или бродяга, или продавец духов, или просто чудак-одиночка.
Их находили в кучах старья, как все остальные трупы. Но где-нибудь поблизости всегда оказывались документы, подброшенные специально для журналистов или местных жителей, из которых неопровержимо следовало, что убитый был на службе у милиции. А еще их выдавали жуткие, рваные раны на обеих сторонах горла — как будто кто-то огромными зазубренными ножницами сдавил им шею, чтобы отрезать голову, но потом передумал и отпустил. Это была личная подпись Джека-Переделанного, и оставлял он ее тем, что пожаловал ему город.
Вот это и было плохо. Властям не нравилось, что Джек решил, будто он может безнаказанно поднимать руку на служащих правительства. Это я знаю точно. Вот когда им стало очевидно, что поймать Джека — их первейшая задача. Но все их усилия, все деньги, которые они готовы были потратить на подкуп, вся магия, которую они применили, — все эти канализаторы и сканеры, эмпатические машины, трудившиеся в полную силу днями напролет, — все это ни к чему не привело, а поймали они его только благодаря везению и одной мелкой какашке, которой вздумалось обернуть свои знания себе на пользу.
Я расстарался и подстроил все так, чтобы первым войти к этому предателю в камеру, когда мы его взяли. А еще я постарался остаться с ним наедине. Это, конечно, нарушение, но что было — то было, на том стою.
Я ведь уже не первый год на этой секретной политической службе. И в ней есть свои условности, которые необходимо соблюдать. Одна из них вот какая — дело всегда должно оставаться делом, и никаких личных счетов. То есть когда я применяю те меры воздействия, которые применить необходимо, когда я делаю то, что нужно сделать, то это всего лишь работа, пусть иногда и неприятная, — не больше, но и не меньше. Ведь когда искореняешь общественное зло — а именно этим мы и занимаемся, не сомневайтесь, — приходится иногда прибегать к довольно жестоким методам, но нельзя получать от них удовольствие, иначе превращаешься в садиста. Нужно просто делать свою работу.
По большей части, так дело и обстоит.
Но не в тот раз.
В тот раз этот ублюдок был мой.
Комната была, разумеется, без окон. Он сидел на стуле, привязанный. Руки к подлокотникам, ноги — к ножкам. Он так трясся, что я слышал, как дрожит под ним стул, хотя тот и был привинчен к полу. Железный обруч сдавливал ему рот, так что он не мог кричать, а только скулил.
Я вошел. В руках у меня были инструменты. Уж я постарался, чтобы он разглядел их во всех подробностях: щипцы, паяльники, пилы. В общем, я его еще и пальцем не тронул, а он затрясся еще сильнее. Из глаз полились слезы, да такие частые. Я ждал.
— Тссс, — прошипел я ему, устав дожидаться, когда он устанет от своего шума. — Тссс. Я тебе кое-что скажу.
И покачал головой: нет, мол, сначала ты умолкни. Я чувствовал в себе жестокость. Тише, снова сказал я ему, тише. А когда он замолчал, я продолжил.
— Я очень старался, чтобы именно мне дали возможность проявить о тебе заботу, — сказал я. — Через пару минут сюда войдет мой босс, уж он-то знает, что делать. Но сначала я хотел, чтобы ты узнал, как я старался получить эту работу, потому что… в общем, я думаю, ты его не забыл, моего дружка.
Когда я назвал имя Джека, предатель снова заскулил от страха, да так, что мне пришлось переждать еще пару минут, прежде чем я смог добавить:
— Так что это тебе… за Джека.
Тут как раз вошел начальник моей смены и с ним еще двое парней, мы все переглянулись и начали. Да, неприятное было дельце. Но я им наслаждался, и, хотя гордиться тут нечем, я все же повторю — я получил удовольствие. Но только раз, всего один раз. Ведь это же был тот ублюдок, который продал Джека.
Конечно, я всегда знал, что долго это не продлится, — я о царстве Джека, потому что это именно оно и было — царство. Я не мог этого не знать, и от этого мне всегда было грустно. Но чему быть — того не миновать.
Когда я услышал, что его все-таки поймали, то с головой ушел в работу, подавлял в себе все чувства, чтобы ничем не выдать своей печали. Как я уже говорил, я всего лишь маленький винтик большой машины, а не самостоятельный игрок, и это всегда меня устраивало, к главным ролям в нашем опасном деле я никогда и не стремился. Лучше уж я буду делать то, что мне скажут. И все же, знаете что? Я всегда очень гордился своей причастностью к большому
