Он находит старое заброшенное здание, заметно потрепанное ветром и временем.
Адам распахивает дверь и входит в безлюдный убогий подъезд. Гулкое эхо отражается от стен. Где-то шуршат крысы. Он оставляет «лонгторн» у дверей, прекрасно зная, что никто его не возьмет, однако все же в тени, подальше от любопытных глаз. Не хочет привлекать внимания к своему убежищу.
Он пробирается через камни и мусор: пластиковая кукла с одним глазом, осыпавшаяся со стен штукатурка, куски цемента размером с булыжник. Зажимает нос, чтобы не слышать запаха гнили и плесени.
Первый этаж пуст. Все окна заколочены досками. Адам поднимается по скрипящей лестнице и находит комнату с мало-мальски целыми половицами. Разжимает нос и делает вдох. Здесь тоже пахнет сыростью и табачным дымом, но не так сильно, как на первом этаже. Пойдет. Он выбился из сил, ему надо отдохнуть.
Адам оглядывает свой новый приют. Воры вынесли из комнаты все, что можно, но хотя бы окна – по крайней мере то, что от них осталось, – не забиты. Единственный предмет мебели – трехногий стул с торчащей из продавленного драного сиденья набивкой. У разбитого окна виднеется камин с прогоревшими дровами, запорошенными серым пеплом. Адам подходит поближе и рассматривает золу. Кто-то разводил в этой комнате огонь. В горле першит от едкого запаха дыма. Адам наклоняется и щупает поленья.
Не так давно. Может, даже вчера.
Он быстро выпрямляется, отступает к стене – в тень – и вжимается спиной в крошащийся бетон. Замирает и прислушивается. Темно и холодно. Пугающая пустота. Ни звука, только ветер воет снаружи.
Адам ждет. Пять минут. Десять. Вслушивается, не раздастся ли шорох шагов. Ему не привыкать ждать и сидеть тихо. Он входит в состояние, похожее на транс – как тогда, когда едет на мотоцикле. Смотрит прямо перед собой, а боковым зрением отслеживает все, что происходит в комнате. Сердце колотится у него в груди. Слух настороженно ловит каждый скрип.
Наконец он кивает себе. Удовлетворенно вздыхает и отходит от стены.
Адам располагается на ночлег прямо посреди этого запустения, на пыльном полу, кутаясь в только что выданный спальник. Ему холодно. К коже прилип песок. Адам натягивает одеяло до подбородка, устраивается поудобнее и лежит, не смыкая глаз, слушая, как на улице воет ветер, а в золе шуршат тараканы.
Он вспоминает о дубе. И костях в земле.
Он думает о Кейне, о Леви, о Фрэнке.
Сон не идет.
Ночь будет долгой. Полной свиста камней и шума в голове. Последняя ночь перед гонкой. Ночь перед началом новой жизни.
От волнения у него сводит живот. Адам целый день ничего не ел. Он вглядывается в темноту широко раскрытыми глазами. Потолок в потеках цвета сепии похож на старинную карту. Пар клубится у губ Адама.
Он старается не думать ни о чем. Чтобы голова была ясной.
Что-то прошуршало по полу. Адам в мгновение ока вскакивает и, опершись на локоть, вглядывается в темноту. Лысая крыса. Заметил краем глаза. Большая, розовая, страшная, как смертный грех. Замерла у разбитого окна в лучах лунного света. Таращится на Адама, шевелит усами. Потом несется прочь вдоль стены. В углу сворачивает, шмыгает под дверь и скрывается из виду.
Адам содрогается от отвращения, поплотнее укутывается в одеяло и снова ложится.
И тут замечает над собой два глаза. Яркие, белые, они таращатся на него сверху сквозь щель в полу.
– ЭЙ! – кричит Адам и вскакивает на ноги. Отшвыривает одеяло и бежит к двери. Наверху скрипят половицы, хлопает дверь, и кто-то с топотом мчится по лестнице.
Адам захлопывает дверь, и петли вылетают из стены, вырывая куски гнилой рамы. Дверь со свистом вываливается наружу и с грохотом рушится на пол, подняв облако пыли и обломков. Адам отпрыгивает назад и кашляет. Сердце бешено колотится. В ушах гудит.
Двери больше нет. Теперь между ним и лестницей нет никаких преград.
Снова слышится топот. Адам, щурясь, вглядывается в полумрак. В коридоре что-то падает с глухим стуком. Адам хватает трехногий стул, заносит его над головой и ждет. Сперва держит стул за ножки, но потом перехватывает и берется за спинку, чтобы он не сразу развалился от удара.
Снаружи доносится шорох шагов.
