– Почти дома. – Колючка вкусно вдохнула своим свернутым носом и кивнула на показавшийся на окоеме зубчатый краешек гетландских всхолмий. – И ты, дай угадаю, снова помчишься к Рин?

Колл вздохнул.

– Зачехли шипы. Бранд уже со мной побеседовал.

– Бранд в беседе голос повышать не любит. Он – человек отходчивый. Богам ведомо, приходится быть таким, чтоб со мной уживаться. Но я – жена Бранда. – Колючка прищелкнула по червленому золотом ключу на цепочке. – Значит, и Рин мне сестра. И я так легко не отстану. Ты-то всегда мне нравился, хоть мне и не нравится никто, но, видишь ли, на что мой намек?

– Зоркий охотничий глаз здесь без надобности, – повесил голову Колл. – Я будто заперт, а стены сжимаются. Представить невмоготу, как честно обойтись с ними обоими? С Рин и отцом Ярви?

– То есть невмоготу представить, как с обоих слупить то, что ты хочешь?

Он виновато глянул на нее исподлобья.

– Я бы хотел быть любимым в то время, как меняю мир к лучшему. Это ужасно, да?

– Только если ты под конец не добьешся ни того ни другого, а попутно развалишь, что было. – Колючка вздохнула и сочувственно потрепала его по плечу. – Слаба отрада, но мне ли не знать доподлинно, каково тебе? Я дала клятву королеве Лайтлин служить ее Избранным Щитом, я принесла Бранду обет любить его как жена, и оказалось, им досталось не лучшее, чего оба по праву достойны.

Колл покосился с удивлением. Чудно, но это обнадеживало – сознавать, что Колючка, сама несгибаемая решимость, тоже вынашивает свои сомнения.

– Навряд ли они с тобой согласятся.

Она усмехнулась:

– Навряд ли они станут спорить. Чувствую ясно, на то и на то меня не хватает, а кто бы в здравом уме довольствовался половинкой? Я ведь не нарочно стала, это самое, ну… – Она сжала правую ладонь в кулак и поморщилась. – Скаженным каким-то злыднем.

– Не нарочно?

– Нет, Колл. Вовсе нет.

– И что ты собираешься делать? – спросил он.

Она пшикнула, сдувая грубые, рубцеватые щеки.

– Кажись, стараться изо всех сил. А что будешь делать ты?

Колл пшикнул сам и взглянул в сторону дома.

– Ни хрена не соображу, что.

Он сдвинул брови, заметив на голубом небе сероватую размазню.

– Это дым? – И выскользнул из-под руки Колючки. Запрыгнул на бочку, а с нее – на мачту. Подошла и стала у борта королева, напряженно всматриваясь на запад. Ветер подхватывал и швырял ее золотую гриву.

– Дурные знаменья, – забормотала Скифр под капюшоном, наблюдая за птицами, кружащими за кормой. – Кровавые знаки.

Колл подтянулся на рею, перекинул ноги. Одной рукой он обхватил верхушку мачты, другой заслонил от солнца глаза и пристально всмотрелся в направлении Торлбю. Сперва из-за корабельной качки он ни шиша не увидел, но потом Матерь Море на секунду утихла, и Колл неплохо успел разглядеть пристань, городские стены и цитадель…

– Боженьки, – крякнул он. Через горб подъема пролегал клин черноты – рассекая самое сердце города.

– Что тебе видно? – воскликнула королева Лайтлин.

– Пожар, – ответил Колл, по загривку пробежали мурашки. – Пожар в Торлбю.

Пламя вымело порт. Где прежде толклись горожане, где трудились рыбаки и выкрикивали цены торговки – среди паленых обломков вихрились пыльные призраки. Ни один причал не устоял, все, покореженные, рухнули в воду. Почернелая мачта одной затонувшей ладьи торчала из нахлестывающих волн, а вон там горевал покинутый носовой зверь другой.

– Что тут стряслось? – хрипло выдавил кто-то. Отовсюду несло горелой древесиной.

– Причаливай на песок! – сердито перебила Колючка, добела сжимая кулаки на планшире.

В тягостной тишине они гребли, не отрывая от города глаз: дыры на месте знакомых домов на кряжистом склоне зияли болью, как вырванные зубы в кровавой улыбке любимой. Постройки выгорели до каркасов, в окнах пустота, как в глазах покойника, обугленные скелеты швеллеров оголились до непристойности. Дома до сих пор откашливали завитки серой мглы, а сверху без устали кружили вороны, благодарственно каркая своей железноперой матери.

– Ой, боженьки вы мои, – закхекал Колл. Шестая улица, где стояла кузница Рин, где они работали вместе, где вместе смеялись и валялись в постели, стала сплошной полосой черных обломков, осененная цитаделью. Ученик похолодел до кончиков пальцев. Страх – дикий зверь: нельзя было даже вдохнуть,