– Красиво, – прошелестел Рэйт. Превосходно придумано – Матерь Солнце, пронизывая стекло, испускала лучи причудливых красок на пол и на каменную плиту. На свечи, чашу и кувшин с вином, что стояли сверху на ней.

Горм покосился на него:

– Помню время – ты считал красивым только доблесть и кровопролитие.

Рэйт не в силах был этого отрицать.

– Видимо, люди меняются, государь.

– И редко к лучшему. Что у тебя с лицом?

– Высказал женщине не то, что нужно.

– Внушительный довод она тебе привела.

– Так точно. – Рэйт поморщился, тронув стреляющий болью нос. – Колючка Бату кого хошь переспорит.

– Ха-ха! Не говори, что тебя не предупреждали на ее счет.

– Боюсь, я часто бываю неосмотрителен, государь.

– Грань между смелостью и безрассудством нелегко определить и мудрому глазу. – Горм задумчиво поиграл одним из яблок мечей на шее – интересно, клинку кого из мертвых оно служило противовесом? – Я тут ломаю голову, но так и не вник, о каком событии гласит нам это окно?

– Наверно, о том, как их Единый бог дарует престол Верховному королю.

– Точно! – щелкнул пальцами Горм. – Но это наглая ложь. Я как-то видал мужика, который смастерил этот престол – и он никакой не бог, а раб из Сагенмарка, и изо рта у него ужасно несло. Никогда не считал это кресло образцом столярного искусства, и мнение мое неизменно. Вычурное какое-то. Пожалуй, сделаю-ка я новое.

Рэйт удивленно вскинул бровь:

– Новое, государь?

– Скоро, скоро я сяду в Палате Шепота, Верховным королем надо всем морем Осколков. – Горм прищурился с хитроватой улыбочкой. – Еще ни один муж не был облагодетельствован столь великими недругами, как я. Три брата – Атрик, Одем и Атиль. Хитроумная королева Лайтлин. Йиллинг Яркий. Праматерь Вексен. Наконец, сам Верховный король. Я одолел их всех. Силой, иль хитростью, или удачей в бою. Благосклонностью Матери Войны и коварством отца Ярви.

– Великий воин – тот, кто еще дышит, когда на пир слетаются вороны. Великий король – тот, кто увидит, как горят трупы его врагов. – Ничего, кроме пустоты, не звенело для Рэйта теперь в этих словах, но Горм умилился. Мужчин всегда умиляет, когда кто-то вторит их поучениям.

– О да, Рэйт, да! Твой брат умел говорить складно, но ты всегда был тем из двоих, кто умен. Тем, кто понимал истинную подоплеку! Все верно, Скара станет королевой всему миру на зависть, будет умело распоряжаться моей казной и принесет мне здоровых детей, а ее искренние и праведные речи помогут завести друзей и союзников на других берегах моря. Ты оказался прав, когда отказался ее убивать.

Рэйт до боли стиснул кулак.

– Вы действительно так считаете, государь? – Его голос надломился и превратился в ничто, его тошнило от ревности, мутило от несправедливости, но Горм принял его подкатывающие слезы за слезы искренней благодарности.

– Истинно говорю, и… я тебя прощаю. – Крушитель Мечей просиял так, словно богаче его прощения на свете не существовало даров. А уж Рэйту не мечтать о большем и подавно. – Матери Скейр подавай во всем постоянство. Но мне в приближенных нужны мужчины, а не беспрекословные рабы. По- настоящему верный слуга порой должен оберегать хозяина от его собственных опрометчивых решений.

– Боги и врямь возлюбили вас, государь, и даровали больше, чем любой мог бы только желать. – Больше, чем любой бы заслуживал. Особенно такой, как этот. Рэйт вгляделся в это сияющее лицо, в шрамах от сотен боев и схваток. Омытое яркими переливами цветных лучей. В лицо человека, которого он некогда чтил, кем восторгался. Лицо того, кто сделал Рэйта таким, какой он есть.

Убийцей.

Он снял с алтаря золотую чашу.

– Позвольте наполнить бокал в честь вашей победы! – И наклонил кувшин, и густое вино расплескалось – красно, как кровь на мраморном алтарном помосте. Он сделал глоток, полагавшийся чашнику – удостовериться, что вино не опасно для губ достойней, чем у него.

Позади грохнуло, посыпалась громкая брань, и Горм повернулся на шум. Рэйт запустил пальцы в цепь на поясе и почувствовал прохладу стекла.

Усохлый, волокнистый труп Верховного короля столкнули с прощального ложа. Он шмякнулся на пол, а двое воинов Горма дрались за его алый саван. Как собаки, не поделившие кость, они тянули, надрывая, драгоценную ткань – каждый к себе.

– В этом есть своя песня, – пробубнил Горм, глядя на голое тело того, кто правил морем Осколков, а ныне в унижении валялся на своем недостроенном полу. – Все-таки сегодняшний день вдохновит множество песен.

– Баллад о падениях столиц, о погибели королей! – произнес Рэйт. Он преклонил колено и протянул своему господину золотую чашу. В точности, как всегда по окончании поединка либо сражения. После всякой победы. После каждой сожженной усадьбы. После любой завалящей смертишки.