– В самом деле? Вы можете думать о нем плохо? – с ноткой язвительности спросил он. – Или о чем-то, с ним связанном?

Я прекрасно помнила, к чему привела последняя попытка представить Николаса, поэтому сразу представила лорда Лоренца, чей образ в моем представлении так не понравился артефакту. Но теперь мои чувства были какими-то смазанными, отец Николаса не казался столь гадким, да и кто сказал, что нам придется жить с ним под одной крышей? Можно жить отдельно, и даже в гости к нему не ходить. Мне будет достаточно любящего мужа. И леди Лоренц – очень приятная дама.

– Убедились? – прервал мои мысли инор. – Думаю, сейчас вам намного легче.

И я поняла, что это так. Боль ушла, сменившись мягким теплом, согревающим душу и сердце. Слабости как не бывало. Я без труда села и огляделась. Рудольф стоял напротив, у дальней стены. Казалось, не так далеко он от меня, сделай несколько шагов – и окажешься с ним рядом. Но разделяло нас теперь что-то большее, чем воздух. Сама судьба. Браслет опять шевельнулся на руке, подарив мне мягкое поглаживающее касание. Он был доволен, что мои мысли идут в нужном направлении. Да, пара дней чередования наказания и поощрения – и я забуду все, что мешает нашему с Николасом счастью. Все и всех. Я посмотрела опять на Рудольфа и поняла, что, скорее всего, это наша с ним последняя встреча. Пока я не сняла артефакт, рядом с этим молодым человеком я буду испытывать лишь боль, а все вокруг уверены, что сниму я браслет только в храме. Да и к чему мне бороться? Ради кого?

– Штефани, прости меня, – сказал Рудольф. Он шагнул ко мне, браслет недовольно дернулся, но тем и ограничился, поскольку Рудольф тут же вернулся к стене и стукнул по ней кулаком. – Богиня, да что это такое! Почему все так глупо получилось?!

Я пожала плечами и опустила взгляд, стараясь на него не смотреть. Ни к чему делать себе еще больнее и продлевать пытку. Я хотела лишь одного – уйти отсюда прямо сейчас. Браслет на руке чуть не мурлыкал, весело поблескивая рубинами. Он уже уверен, что победил. Не знаю, почему я думала о нем как о чем-то живом и мыслящем. Артефакт – это всего лишь безжизненное, безмозглое устройство, которому чужие мысли и эмоции важны, лишь если они помогают или мешают выполнять предназначение.

– Штефани, я хочу, чтобы ты знала. Пусть я и не так представлял свое признание, но другой возможности может не быть. Я люблю тебя, – внезапно сказал Рудольф.

Я молчала и смотрела на пол кабинета, чуть вытертый паркетный пол, с царапинками и неровностями. Вопрос, меня мучивший, я так и не смогла задать. Если он сейчас говорит правду, то где был полтора года? Что мешало ему прийти, если он живет и работает в Гаэрре? Или это лишь сострадание, желание напоследок подсластить горькую пилюлю? Я не знала ответа и, пожалуй, не хотела знать. Этот день измучил меня так, что сил ни на что не было. Хотелось просто прийти домой и уснуть. А завтра в моей душе Рудольфа не будет, на его место придет совсем другой мужчина. Возможно, это к лучшему? Браслет нежным гладящим движением прошелся по запястью, он больше не казался чем-то чужеродным, а стал почти родным, теплым, ласковым. Я грустно усмехнулась. Правильно думаю.

– Штефани, посмотри на меня, пожалуйста, – попросил Рудольф.

– Чтобы прощание было правильным? – я улыбнулась немного вызывающе.

Почему бы не выполнить последнюю обращенную ко мне просьбу? Мои глаза встретились с его. Браслет отчаянно запульсировал, увеличивая давление, показывая, что делаю я не то, что от меня ждут. Но все это не имело никакого значения. Потому что слова Рудольфа не были прощальным утешением. Потому что он любит меня, а я люблю его. И даже если я выйду за Николаса, никуда нам от этой любви не деться. Пройдет временное помрачение, вызванное браслетом, и чувства вернутся. Я осознала свою глупость. Не знаю, в чем обвиняли Рудольфа, но если бы я не вернула ему тогда браслет безо всяких объяснений, уверена, ничего этого тоже не было бы. Он платил по каким-то своим загадочным счетам, я – по своим. Браслет опять крутанулся на руке, усиливая нажим, я покачнулась и поняла, что нужно уходить. До очередного обморока оставалось всего ничего, а каждый обморок позволяет артефакту влезать в мое сознание и чуть-чуть его менять. Мягко и ненавязчиво, говорил папин эксперт. Нет, грубо и все перекореживая, пытаясь изменить во мне самую суть.

– Спасибо за помощь, иноры, – сказала я. – Но я, пожалуй, пойду.

– Инорита, вас нужно проводить, – неуверенно сказал напарник Рудольфа.

Сам Рудольф молчал. Добавить ему к сказанному и несказанному было нечего. Ему даже подойти ко мне сейчас нельзя, а уж о том, чтобы как-то изменить ситуацию, и речи не шло. Изменить что-то могла только я. Но могла ли?

– Мне ничего не грозит, – возразила я, берясь за ручку двери кабинета. – Я сейчас отсюда уйду, и мне станет совсем хорошо. А артефакт, в случае чего, может и защитить. Должна же быть от него какая-то польза?

– Да, он и от механических воздействий защищает, – согласился инор, который выговаривал Рудольфу. – Но я все же провожу вас до выхода.

Я не стала отказываться. По мере удаления от кабинета Рудольфа артефакт успокаивался, боль, причиняемая им, утихала, но ей на смену приходила другая, порожденная моим собственным отчаянием и нежеланием смиряться. Должен быть выход. Любой. Чувствовала я себя так, что предложи мне избавиться от этой пакости, отрезав руку, к которой он присосался, я бы ни на миг не задумалась. Вот только артефакт этого не позволит.

– Всего хорошего, инорита, постарайтесь принять случившееся, – сказал мне инор на прощание.

Принять случившееся? Наверное, он был прав, и это – лучший выход. Но смиряясь, я предаю не только себя, но и что-то в себе, что-то такое, что сломает меня безвозвратно. Я посмотрела в небо. Где-то там летают эти крылатые гады, которые утверждают, что не вмешиваются в дела людей. Не