ваша, что-то было в этом подлое и омерзительное, что огорчало и пугало гораздо больше, чем собственно смертельная опасность.
Уэрт да Таванель будто подслушал мысли некроманта.
— Это так не рыцарственно, так низко и противоречит кодексу чести, — вздохнула благородная душа. — Даже не хочу думать, что ждет нас в дальнейшем.
Зелг тоже не хотел, но уже понимал, что придется и думать, и обсуждать, и принимать решительные меры. Только не сейчас, не сию минуту. Им овладела странная апатия. Впрочем, похоже, не только им одним. Даже самые энергичные его друзья и соратники поникли и загрустили, будто очень устали. Гризольда лениво пыхтела трубкой, и ни одно колечко дыма не упорхнуло к облакам; Мардамон даже не заикнулся о том, чтобы заполучить замечательный стол и инструменты таксидермистов для своих нужд; Узандаф не вспоминал старые добрые времена, когда покушения совершали качественнее и все они удавались, как задумано. Мадарьяга о чем-то вполголоса переговаривался с Гампакортой. Карлюза с Левалесой по очереди держались за хвост минотавра, и когда он деликатно высвобождал его из одних цепких лапок, за него тут же хватались другие. Лилипупс задумчиво ковырял пальцем бормотайку. Словом, вся процессия не слишком походила на кортеж триумфатора.
Есть новости такой степени важности, что они живут собственной жизнью, и распространяются вне зависимости от источника звука. Они достигают дальних пределов с ошеломляющей скоростью, и, фигурально выражаясь, первыми встречают на пороге вестника, который их принес.
К тому времени, когда Птусик прибыл в Виззл с сообщением о покушении на Такангора и приказом держать его в строжайшем секрете, там вот уж три часа как свято хранили эту тайну.
Новость поставила на уши всю Кассарию, одна радость — здесь привыкли и не к таким коллизиям и верили в своих героев. Там, где более слабые существа рвали бы на себе волосы от ужаса, громко стенали и предрекали горькие утраты, жители Виззла, оправившись от первого потрясения, уже вовсю осваивали светлую сторону.
Как ни странно, первыми утешились Бумсик и Хрюмсик, которые до этого весь день устраивали истерику, переходящую в поросячий визг. Генерал Топотан в очередной раз подтвердил свою репутацию великого укротителя буйных свинов и непобедимого воина, поэтому Архаблог и Отентал присвоили фигуркам минотавра функцию магических оберегов и спорили с пеной у рта, с какой наценкой предлагать их покупателям — с одиннадцати– или тринадцатипроцентной. Попутно в их гениальных головах зрела мысль устроить праздничную «Кровавую паялпу» под названием «Покушение и наказание», где Такангор выступил бы в роли Такангора, повергающего нового монстра в свою честь. Борромель решительно заказал две пары серебряных подков, разумно предположив, что именно подковы во многом способствовали приданию такой формы нападавшему. Слух о том, что из супостата проще слепить пончики, чем чучело поверженного врага, достиг Виззла ноздря в ноздрю с известием, что Гампакорта признал в останках какого-то гухурунду.
Ас-Купос разрабатывал стрижку «Чуб героя». Бургежа, циничный, как все преуспевающие издатели, уже видел заголовок статьи «Лидер, достойный настоящего покушения». Нунамикус и Фафетус сочиняли поздравительный коктейль и украшали «Расторопные телеги» к приходу друга. Остальные шумной толпой отправились к господскому дому с целью потискать и пощупать дорогого генерала, потрепать его по загривку, если позволяла степень близости, или дружески похлопать по плечу, если получится дотянуться. В этой группе взволнованных лиц особо отличился доктор Дотт: краса и гордость эскулапов, знаток душ, великий диагност и целитель без лишних слов протянул минотавру внушительную порцию лекарственной бамбузяки.
Гвалтезий встречал своего кумира в дверях. Его щупальца исполняли такой душераздирающий танец, так извивались, заплетались в узлы и выстреливали во все стороны, будто шокированные змеи на голове горгоны, что доброе сердце минотавра не выдержало, и он сгреб беднягу многонога в могучие объятия. Гвалтезий расцвел всеми цветами радуги. Он не был настолько наивен, чтобы предполагать, что покушение состоялось, потому что он не помахал Такангору на прощание, однако все это время его не покидало беспричинное, но оттого не менее острое чувство вины. Под влиянием этого чувства он исполнил ужин. Этот ужин вполне мог и напугать существо неподготовленное.
Наконец все успокоились, насколько это вообще было возможно, и уселись за стол заморить червячка и перевести дух. Кехертус, взволнованный не менее других, не угомонился до тех пор, пока не усадил милорда Топотана на сидение, заплетенное им по всем правилам — нечто среднее между гамаком, креслом и уютным диваном. Гвалтезий выставил перед ним с десяток внушительных блюд, каждое из которых вполне могло претендовать на звание «Кулинарный шедевр года». У Такангора мелькнула мысль, что покушение, в сущности, отличная штука: во-первых, не скучно, во-вторых, неплохая разминка и какая-никакая тренировка в боевых условиях, а в довершение всех благ ужин повышенной калорийности и масса мелких, но крайне приятных удобств.
Постепенно оттаяли и другие. Застучали вилки и ножи, зазвенели бокалы, весело забулькали графинчики и кувшины, послышались голоса — сперва негромкие, потом более уверенные, затем тихие смешки, и вот уже Такангор во всю мощь своих легких захохотал над какой-то шуткой дяди Гигапонта. Жизнь вошла в свою колею.
