Судя по натоптанному снегу, их ждали давно. Три человека, с виду самые обычные, таких можно встретить где угодно.

– Ну что, Санеев? – обратился к нему главный, в довольно добротной и опрятной одежде и с новеньким, абсолютно не потертым воронением автоматом АК-103. – Долго еще будешь вола за хвост тянуть? Нас бояться не надо: не станете дурью маяться – все сложится хорошо. И для вас, и для нас.

– Особенно для вас, – буркнул Санеев. И уже громче добавил: – Говори, что хотел.

– Да того же, что и прежде: открываете нам ворота и сдаетесь под нашу юрисдикцию. – Главный осклабился собственной шутке, а его сопровождающие довольно заржали. – Будем считать, что в прошлый раз мы оба погорячились: вы стреляли, мы стреляли, у вас жмурики и у нас тоже.

«Точно бандиты, – убедился Чужинов. – Тут никаких сомнений быть не может, насмотрелся я на них. По одним жадным взглядам, брошенным на бывший музей, определить можно. Как же: лакомый кусочек – запасы, женщин полно. Люди, которых убивать нет нужды, с которыми лучше договориться, иначе кто работать будет?»

– Да и выбора у тебя нет, Санеев. Один хрен мы твое дворянское гнездо возьмем. У тебя же там сплошь бабы, кто воевать-то будет?

– Про этих ты говорил, что человечиной не брезгуют? – громко спросил Чужинов. Дождавшись кивка Санеева, посмотрел в глаза главному. – Пошли, Анатолий: говорить с ними больше не о чем. Прав ты: это не люди – твари, им и мутировать необходимости нет.

Развернулся и пошел не оглядываясь. Потому что увидел в глазах не смущение, не раскаяние, другое: «Какое твое собачье дело, даже если это и так? Ты бывал в моей шкуре? Ты знаешь, что такое настоящий голод? Ты кто вообще, чтобы меня осуждать?»

«Да – бывал. Да – знаю. Да – имею право».

Эти люди переступили грань. Ту, через которую переступать нельзя. Нельзя ни в коем случае, чего бы это ни стоило, пусть ценой будет собственная жизнь.

Глеб хорошо помнил рассказы ветерана, пережившего ад фашистских концлагерей, где людей целенаправленно морили голодом. Где голод преследовал каждого узника, занимая все его мысли. Где пределом мечтаний было наесться досыта, не важно чем, лишь бы убить это чувство или хотя бы его притупить. Вот для кого голод был настоящим.

«Выдерживали не все, – рассказывал ветеран. – И таких было заметно сразу. Они были похожи на крыс, юркие, с бегающими глазками, и держались всегда особняком. Мы их ненавидели не меньше, чем тех, кто за лишнюю миску баланды продавался врагу».

«Как бы ни было сейчас тяжело, и все же ты свободен, ты можешь добыть себе еду, пусть и придется за нее рисковать. Так что я имею право», – думал Глеб.

Санеев взглянул на бандитов, на спину удаляющегося Чужинова и, ссутулившись, пошел следом. Он явно боялся выстрела в спину теперь, после слов человека, которого знал лишь последние сутки.

Когда он поравнялся с Чужиновым, тот спросил:

– Куда, говоришь, ведет твой подземный ход?

Санеев споткнулся на ровном месте, и вид у него стал совершенно растерянным: как же так – наговорить такого бандитам и спокойно уйти?

– Видишь пятиэтажку? В подвал. Окна первых двух этажей замурованы, так что тварям туда не попасть. А уже оттуда… – начал он объяснять, куда следует идти дальше, чтобы оставаться незамеченным, когда Глеб прервал его нетерпеливым жестом:

– На верхние этажи попасть можно?

– Да.

– Вот и отлично. Тогда делаешь так. Подвалы, говоришь, у тебя огромные, женщин с детьми отправишь туда. Ну и лазарет на всякий случай пусть развернут. Своих бойцов расставляй сам – ты здесь командир.

– А вы?

– Мы? Мы будем там, где трудно. Еще обязательно объясни своим, чтобы у моих под ногами не путались, а в случае необходимости слушались, как тебя.