поручения. И сидеть без дела ей не пришлось: войдя во вкус, Беседица только знай распоряжалась. Десять лет она кланялась Уксине, теперь пришел ее черед принимать поклоны.

– Если есть у тебя, девка, родня какая, ты бы лучше сказала, – заметил как-то Краян. Он был человеком не злым и против младшей невестки ничего не имел, к тому же был ей благодарен за заботы об Уксине. – Я так разумею, тебя родные за кого другого по осени ладили отдать, а тут мой парень подвернулся… – Отец глянул на Равдана. – Он и того… Парень-то видный. Немудрено, что девка ума лишилась.

– Меня хотели в другое племя отдать, – неохотно ответила Ведома, вспомнив Зоряна.

– Ну, на Купалии всякая свадьба – богами благословлена, тут разговору нет. Женились – живите. А все же послать бы к твоим, а то бабы не уймутся. Пусть увидят, что не русалка ты никакая, тогда и утихнут.

– Нет, батюшка, прости! – Ведома покачала головой. – Мои… не примирятся, что я у вас живу. Зачем вам свара? И так беды хватает.

– Новых свар нам не надо, – вздохнул Краян. – Ну, как знаешь. Только ведь без приданого – никакой тебе чести среди баб. Тут уж и я не помогу. Так и будут шпынять…

Уксиню проводили: тело в нарядном уборе сожгли на краде, на другой день собрали прах в горшок и погребли на жальнике, набросав сверху битых горшков. Долго горевать было некогда: хватало работы. Пахали озимые поля, сеяли рожь; женщины мыли и правили кадки для запасов, убирали с гряд лук и чеснок. Зачастили дожди. В ясные дни по утрам уже холодало, но днем еще выпадала жара. Дети и молодежь целые дни проводили в лесу: собирали поспевшие орехи, ягоды, грибы.

С ними Беседица почти всякий день отправляла младшую невестку: дескать, в лесу ей лучше, а к скотине лучше не пускать, а то еще чего… Ведома была и рада. Она с детства привыкла бродить по лесу, и там ей всегда было хорошо и спокойно. Все печали оставались на опушке, словно не смели войти с ней сюда. Однако нынешние оказались привязчивы. Пробираясь между молодыми елками и выискивая среди хвои головки грибов, Ведома окидывала мысленным взором события последних месяцев и ясно видела: жизнь завернула куда-то не туда. Сперва она потеряла бабку Рагнору. Потом Уксиню, и свекровь было жаль ничуть не менее. Из-за хвори Равдановой матери замужняя жизнь Ведомы началась, пожалуй, тяжелее, чем обычно выпадает молодухам, но она не держала обиды. «Голодная грызь» Уксини принесла ей много забот и беспокойства, но свекровь была мудрой и доброй женщиной. Из любви к младшему сыну она приняла его жену, не пытаясь вызнать, где тот ее взял, и защищала, пока была в силах. Без нее в избе казалось пусто. Ведома до сих пор просыпалась по ночам в испуге: заснула, оставила хворую без присмотра! И вспоминала, что этой заботы у нее больше нет.

А как там ее собственная мать? Из ельника Ведома перешла на лядину, где тесно стояли среди высокой травы небольшие, в человеческий рост, березки, а среди них красовался целый полк крупных подберезовиков. Корзина, хоть и была немаленькой, скоро наполнилась; добычу больше некуда было девать, и Ведома села на поваленное дерево, подпирая ладонями голову. Равдан рассказал ей то, что услышал от Лютояра, и Ведому пробирала дрожь от мыслей о Рагноре, которая каждую ночь является, чтобы позвать Гостиславу за собой. Зачем старуха ходит? Чего ей нужно?

Если бы только можно было войти в родительский дом, остаться на ночь, самой увидеть бабку! Любимой внучке та не отказалась бы открыть, что не дает ей покоя и заставляет возвращаться с того света. Об этом нечего было и думать, но Ведома терзалась мыслью, что из-за нее родная мать, быть может, умрет безвременной смертью.

Не раз уже она думала: не вернуться ли? Может быть, она поможет матери, а отец потом отпустит ее назад, раз уж она нашла себе мужа… Но эта последняя мысль казалась нелепой, и Ведома вздыхала в отчаянии. Ведь этим она только себя погубит, показавшись отцу. Ну, хоть с матерью повидается…

Однако она не могла на это решиться без согласия Равдана. Она выбрала его себе в мужья, и теперь только он мог решать, что ей делать и как быть. Она не могла уйти, рискуя не вернуться, не открыв ему всего. А для этого надо было рассказать, что она вовсе не русалка, а пропавшая дочь князя Сверкера. На это у нее не хватало духа.

Вздохнув, Ведома поднялась и пошла к Краяновой веси. Тяжелая корзина оттягивала руку, в ней под листьями папороти горой высилась добыча. Теперь это все разбирать, чистить, сушить на зиму…

До веси оставалось недалеко, когда Ведома увидела близ тропы серое пятно чьего-то свита. Ей навстречу поднялся Нечуй. Будучи дружен с Равданом, он был одним из немногих, кто улыбался Ведоме, если старшие не видели.

– Не ходи туда! – вместо приветствия сказал отрок и заступил ей тропу.

– Что? – Ведома поставила корзину наземь. – Что случилось?

– У Шумиловой бабы дочка заболела. Тошнит ее… ну, как тетку Уксю. – Нечуй опустил глаза. – Я-то думаю… она, Мышатка, лопает что попало, оттого и пухлая, как колобок. А Шумилова разоралась. Будто ты ее дитя сглазила, и она теперь как тетка…

– О боги! – Ведома схватилась за голову.

Шумил был старшим братом Равдана, вторым сыном Краяна и Уксини. Жена его была очень крупная, грузная, хотя молодая еще баба с округлым, свежим, довольно миловидным лицом. У нее росло трое сыновей, и она везде таскала с собой младшее дитя – шестилетнюю дочку. Завидя их, Ведома всегда невольно улыбалась: девочка была точным, лишь уменьшенным раза в три слепком с матери. Такое же округлое личико, голубые глаза, светлые прямые брови, даже линия волос точно такая же.