же острый, как нож. Скучно с ним не было никогда – даже когда после пира его приходилось силой запихивать в шатер и заваливать кучей сена, чтобы не выбрался, пока не проспится. Однажды сам Керай-бек вышел из своего шатра, дабы его унять, потому что наш Фенрир пел песни и не желал угомониться, хотя уже занималась заря. Многое можно было бы поставить ему в упрек, но он всегда был предан своим товарищам и погиб в бою, с оружием в руках, а такой смерти не постыдился бы и князь.

– Я помню моего товарища по прозвищу Огнян. – К столу подошел отрок Мураш. – Мы с ним вместе пришли в дружину, и он погиб в первый год, в первом же нашем походе. Утонул на днепровском пороге Ненасытець… Мы не смогли дать ему достойное погребение, но я все время помню его и хотел бы, чтобы он пришел сюда сегодня и взял эту ложку… я сам сделал для него… я старался…

Эльга положила ложку для Олега Вещего – ее родного дяди, а Ингвар – для четверых хирдманов Олега, кого он еще застал, из участников «того самого» первого ромейского похода. Карл, Фарульв, Вермунд, Хродлейв. Стемир, их пятый товарищ, был еще жив, несмотря на преклонные годы, и сидел в Киеве при княжьих клетях.

– Сколько ж тому походу? – спросил Мураш.

Ему в его шестнадцать лет старики Фарлов и товарищи казались примерно ровесниками тех сотворивших мир волотов.

– После него Олег в Киеве сидел еще двадцать лет, – стал вспоминать старший из Гордизоровичей, Борелют. – После него Олег Моровлянин сидел одиннадцать лет. Да после него Ингвар сидит десять лет. Считай!

Мураш помотал головой, не в силах произвести столь сложные подсчеты.

– Хотел бы я, чтобы меня так долго помнили! – воскликнул Собята, или Собигнев, восемнадцатилетний парень из рода Светимовичей. – Я бы для этого… на что хочешь решился!

– А зря! – вдруг сказал Алдан – средних лет, рослый, молчаливый, темноволосый ютландец с густой бородой, в которой было заплетено две-три косички.

Каким ветром его занесло в Киев, никто, кроме него самого, не знал. Но, видимо, на Русь он попал недавно, потому что говорил по-славянски медленно и с усилием, однако понятно.

– Почему это зря? – К нему повернулись сразу несколько голов. – Ты славы не хочешь?

– Нье хочу! – Алдан решительно покачал головой.

– Но почему? – спросила Эльга.

Насколько она понимала Алдана, это был человек решительный и отважный. Другой и не посмел бы признаться, что не желает славы – главного, к чему все здесь стремились.

– Зачем же ты приехал сюда, – продолжала она, – если не за славой?

– Для уехать так далеко могло много причин! – Алдан ухмыльнулся. – Но нет, я никого не убил без закона. Только это все равно. Я скажу, почему я не хочу славы. Многие знают, что умерший со славой будет после в Валгалле. Там он будет пить пиво, есть мясо…

– Заниматься пивосвинством! – вставил Мураш любимое в Ингваровой дружине выражение.

– И снова драться, – продолжал Алдан, перейдя ради столько сложного предмета на северный язык. – Порой с теми же, кого уже однажды убил… или кто убил его. И так до тех пор, пока не наступит Рагнарек. Ты подумай, Эльга, как скучно тысячу лет подряд каждый день рассказывать о прежних своих подвигах все тем же людям! И слушать то, что ты слушал каждый день целую тысячу лет! Да сам бы бросился на свой меч, если бы это помогло – но ведь они и так умирают каждую ночь и возрождаются каждое утро. И ничего с этим не поделать.

Все молчали, внезапно удрученные скукой того существования, о котором положено мечтать каждому, кто носит оружие.

– Но иные знают, – звучал в тишине низкий голос Алдана, – что люди рождаются вновь. И для того чтобы родиться вновь, необходимо одно: чтобы тебя забыли живые. Пока они помнят, скажем, Сигурда Убийцу Дракона или того же Фарульва Рыжую Собаку – их память питает дух в Валгалле, и он крепок, как огонь, в который бросают сухие дрова. И они будут вечно есть все то же мясо, которое уже съели вчера. Но если живые забыли тебя, твой дух на том свете начинает истончаться, пока не угаснет совсем. И вот тогда ему станет можно родиться вновь. И ты вновь выйдешь в мир живых людей, будешь совершать новые подвиги… Вот поэтому я не хочу славы. Дома у меня слишком много родни, и я ушел оттуда, чтобы они меня забыли. А здесь, когда я умру, меня забудут быстро – ведь тут у меня никого нет.

– Ну тогда пусть и меня забудут! – раздался голос Ингвара.

Никто не заметил, что князь тоже вошел со двора и стоял у двери.

– Но кто же тогда будет учить и вдохновлять людей на подвиги? – воскликнула Эльга. – Ради чего люди ищут подвигов и славы, как не ради памяти? Не потому ли, что хотят стать выше и славнее тех, кого помнят?

– Нельзя, госпожа, быть стягом и воином одновременно, – усмехнулся Алдан. – Или драться, или вдохновлять. Только что-то одно. Но ты не беспокойся. Желающие быть стягом всегда найдутся. Многие возродятся поневоле, потому что о них не было саги – было нечего помнить, и им придется выйти в мир, чтобы попробовать еще раз. Но ведь воинов нужно много. А стяг для войска нужен только один. Когда их два – это скорее плохо, чем хорошо.

– Я воин и хочу быть воином! – откликнулся Ингвар. – Ну а ты, Эльга, будешь моим стягом. Тебе это больше подходит. Правда, ребята?