день удавалось пройти едва ли половину обычного перехода, и то если везло с погодой.

И посреди этих лесов, как в глубинах того света, киевские русы год за годом встречали Коляду.

Этим путем ходил сам Олег Вещий, и еще с тех времен близ устья Вихры, впадавшей в Сож, было устроено становище: несколько больших изб за тыном, гридница, конюшни, клети. На юг от этих мест жили радимичи, на север – смоляне, а киевское становище расположилось на межах, среди почти незаселенных лесов. Те и другие считали этот край началом того света.

Ближе всех жил радимичский род Любудичей. В Олеговы времена существовал ряд, что вся их годовая дань заключается в подвозе припасов и пива для колядного пира княжьей дружины. По тому ряду Олег водил с собой ровно сорок человек. С тех пор как при князе Огневите радимичи избавились от необходимости платить дань, ряд сохранялся, только с тем, что Ингорь платил за припасы. Любудичи же с осени заготавливали дрова для очагов становища и высылали проводников навстречу.

Нетрудно было угадать чувства, с которыми хирдманы и сам князь смотрели по сторонам. Когда-то все это было «наше», а если не совсем наше, то близко к этому. Но теперь от мыслей о потерях прошлого киевских русов отвлекали мысли о возможных будущих приобретениях. Совсем рядом лежала Смолянская земля. Меньше перехода отделяло становище от тех мест, где дань собирали люди князя Сверкера.

– То по Днепру бы и шли, куда лучше, чем тут снег ногами пахать! – бурчали кмети.

Всю долгую дорогу в дружине ходили шутки про жениха и сватовство. Хоть Эльга и знала, что сватовство Ингвара – всего лишь предлог бросить вызов Сверкеру, они причиняли ей огромную досаду. К тому же она слишком хорошо знала мужа и видела, что это далеко не только предлог и что он вовсе бы не отказался обзавестись второй женой. Особенно если дочь Сверкера и правда так хороша, как говорят. Но Эльга не собиралась с этим мириться.

И у нее были основания надеяться, что неприятный исход ее минует. Еще осенью Альдин-Ингвар прислал в Киев гонцов с подробным рассказом, как он пытался посвататься и чем все кончилось. Киевляне знали, что дочь Сверкера исчезла и ожидания найти ее в доме Зоряна не оправдались. Удалось ли Альдин-Ингвару с тех пор выяснить что-то еще, его киевские родичи не знали.

Но Ингвар не собирался сидеть сложа руки и ждать, пока ему, как в сказании, младший брат высватает невесту. Был замысел справить Коляду в Становище, а оттуда отправиться к Сверкеру в Свинческ для переговоров.

– Мы спросим: где твоя дочь? – объяснял Ингвар дружине свой замысел. – Сверкер скажет: не знаю! А мы скажем: да не может быть! Чтобы родной отец да не знал, где дочь, не искал? Видать, прячешь от нас! Ну, и дальше само собой…

– Даже если та девушка не нашлась, – говорила Эльга, в душе надеясь, что так оно и есть, – у Сверкера же две дочери! Есть еще одна, маленькая девочка. Мы посватаем ее за Святшу. Если он откажет… вы знаете, что дальше. А если согласится, потребуем, чтобы она прямо сейчас была нам отдана и уехала с нами. Ведь Межибой деревлянский сразу после обручения отослал дочь в Киев! И тогда Сверкер все-таки откажется! Дальше вы опять знаете…

Она ничуть не боялась того, что ей придется, вероятно, стать свидетельницей битвы. Ингвар и дружина правы: нельзя вечно ходить по «Калинову мосту» между чужими землями, постоянно рискуя стать жертвой нападения. Память Олега Вещего требовала продолжать его дело: расширять пределы Русской земли. И кому было понимать это лучше, чем его прямой наследнице?

При последних проблесках угасающего года дружина кое-как доползла сквозь зимние леса до Становища. Здесь можно было передохнуть: в ближайшие дней пятнадцать, пока не пройдет Коляда, ехать все равно никуда нельзя. Занесенное снегами, промерзшее, нежилое Становище внушало жуть: казалось, здесь-то и живет сама Марена. Но дружина радовалась: все же крыша над головой, печи, возможность поспать в тепле. Прежде чем войти, и ворота, и каждую дверь пришлось откапывать, но киевляне радовались уже тому, что жилье цело. Еще со времен Олега местные жители порой не ленились забраться в эту глушь, чтобы растащить постройки на бревна для своего хозяйства или просто сжечь: а зачем оно стоит?

– Давно тебе говорю: надо здесь челядь посадить, пусть живут. Хоть дорогу расчистят и печи протопят заранее! – сердито твердил Ингвар кому-то сзади, Острогляду или братьям Гордизоровичам.

Вместо ответа до Эльги долетело неразборчивое бурчание.

– Ну и что – пропадут? – рычал замерзший, голодный и злой Ингвар. – Других посадим. Чего им пропасть, за таким-то тыном?

– Не позволит Огневит. Пока пустое Становище стоит – он еще терпит, а будут люди – сожжет и Становище, и прямо с людьми. Опять на пепелище другой год приедем. И ищи виноватого…

Но вот двери отворились, заслонки отодвинулись, наружу повалил дым. Отроки кормили лошадей, варили кашу для дружины. Первое время сидели в кожухах и шапках, привычно кашляя, но к ночи срубы прогрелись, можно было скинуть наконец тяжелые зимние одежды и отогреть уставшие от постоянного холода руки и ноги.

Укладываясь спать на помосте между Ростиславой и ее младшей дочерью Прибыславой, Эльга чувствовала себя почти дома. Долгий путь в холодную пору и закалил, и измотал женщин: вытянувшись под лисьим кожухом, боярыня Ростислава аж застонала от удовольствия. Это была уже не молодая женщина, без малого сорока лет. Она приходилась младшей сестрой прежнему киевскому князю, Олегу Моровлянину, и через него дальней родственницей Эльге. Олег десять лет назад уехал в Моравию, надеясь добыть стол своих предков по отцу, но киевскую семью его сестры Эльга по-прежнему держала в