Лучше бы навек в лесу остался! Лучше б ты… и правда русалку мокрохвостую из реки проволок, чем княжну!

– Ты на сына моего сноп не роняй! – возмущенно обернулся к нему Краян. – Своих поди поучи! А он чем виноват, что девка не простая оказалась? Она мне хорошей невесткой была. И матери… как за своей ходила. Мать сама велела ей укладку всю отдать. А мать знала в людях толк!

Убежденность, что Уксиня заступилась бы за сына и невестку, подсказала Краяну, как быть. Он унял Немигу, который в досаде хотел найти виноватого поближе, и велел братьям думать, как же теперь быть.

Ясно было, что это нежданное родство с князем ужасно все запутало! Но и выносить это на общий совет родичей Краян не решался. Поднимется шум до небес. И к чему это приведет сейчас, когда они и так находятся в кровной вражде со Сверкером – своим сватом!

– Ох, мать, мать! – едва не со слезами взывал Краян к ушедшей от него Уксини. – Только у тебя мудрости бы хватило эту опару развести… А тут думай, как знаешь!

– Свой-то ум ты с бабой не похоронил, – ответил угрюмый Немига. – Мой при мне, а ты как знаешь…

Поуспокоившись, братья пораскинули умом. Девушка была уведена с игрищ, пошла за женихом по доброй воле, и родичи не вернули ее не только до наступления следующего утра, но аж до зимы. Над ней был проделан обряд вхождения в род Озеричей. По дедовым обычаям, Ведомила дочь Сверкера теперь принадлежала Озеричам, и даже родной отец более не имел на нее никаких прав. Выходило, что беззаконным похитителем молодухи теперь является как раз Сверкер. К внушительному перечню обид на него добавляется еще одна, не менее других весомая.

Но столь же очевидным было то, что Сверкер, доведись ему обо всем этом узнать, обвинит Озеричей в похищении дочери. Прежняя вражда дополнится новой, и война станет единственным выходом.

– Но он ведь правда украл мою жену, – тихо напомнил Равдан. – Неужели мы так оставим?

– А ты хочешь с ним воевать? – спросил отец с безнадежно огорченным видом. – Коли она княжна… а не русалка… если князь отдал бы ее, мы бы ее приняли в род назад. Живите. А не отдаст – воевать за нее мы не в силах.

Равдан досадливо вздохнул. Поводов для раздора с князем накапливалось слишком уж много, а средства помочь беде никто не видел.

И вот трое старших Озеричей отправились в Свинческ и договорились с князем о вире за убийство Шумила, не упоминая о княжне. И в начале пира, когда княгиня наконец ввела в гридницу обеих своих дочерей, трое братьев не переменились в лице. А затем, вместе с прочими гостями на пиру, поднялись и почтительно поклонились той «русалке», что когда-то подавала им на стол, а сама скромно стояла у печи.

Она лишь с достоинством кивнула сразу всем, и взгляд ее не дрогнул, мимоходом коснувшись братьев Озеричей.

Сверкеру это примирение тоже недешево обошлось. После первой встречи Ведома ожидала, что отец и дальше будет браниться. Но вместо этого ей вскоре принесли два новых платья ромейского шелка.

– Князь дарит, чтобы было в чем на пир пойти, – пояснила Вайша.

Вслед за тем пришел пожилой хирдман Берси. Был он уже немного пьян, несмотря на утреннее время, и поведал, что князь на радостях велел выкатить бочку пива и угощает в гриднице всю дружину.

– А как мы рады! – приговаривал Берси, и в глазах его действительно поблескивали слезы. – Княжна! Ты наша лебедь белая! Улетела от нас… а уж мы горевали… Велел бы князь идти отбивать тебя… я пошел бы хоть к лешему, хоть к Фенриру в пасть… Где же ты была? Какой негодяй тебя увел?

– Он не негодяй, и я ушла с ним по доброй воле. У меня теперь есть муж, понимаешь, Берси? Я вышла за него добровольно и по обряду. И меня никто не имеет права держать в неволе, если я хочу вернуться к мужу.

– Но какой же он тебе муж, если князь не давал согласия? – удивился Берси. – Так не водится.

– Я ушла «уводом», на Купалиях это законно. Раньше отец сам говорил, что признает мой брак, раз уж боги послали мне мужа. И ведь я даже не прошу моего приданого. Но я сама теперь уже не отцовская дочь, а мужняя жена. И пусть люди это знают.

Надо думать, Сверкер вовсе не желал, чтобы люди нечто подобное знали, потому как ни старых преданных хирдманов, ни знакомцев из Свинческа и окрестностей к Ведоме больше не допускали. А ведь желающие повидать княжьих дочерей весь день толпились перед избой, сквозь оконца долетал гул разговоров. «Будто в осаде!» – ворчала Норима. Бедняжка уже не знала, чем развлечь в тесноте избы маленькую княжну, которая много дней считалась «мертвой» и поэтому не могла выйти погулять.

На другой день Норима рассказала, что князь говорил в гриднице с «каким-то мужиком молодым из тех самых Озеричей». У Ведомы упало сердце, она не могла вымолвить ни слова, опасаясь себя выдать. К счастью, сама княгиня задала вопрос, что был за мужик и чего хотел.

– Страшный такой! – ответила Норима. – На глазу вот здесь будто кровь!

Ведома сжала зубы, задержала дыхание, потом закашлялась, чтобы сбросить судорогу в горле. Она сумела сохранить невозмутимость только потому, что не решила, заплакать ей или засмеяться. Равдан, ей казалось, очень хорош собой, и рыжевато-русая бородка, отпущенная летом после женитьбы, очень его красила, оттеняя мужественные черты и сметливый взгляд. Даже родимое пятно на веке ей нравилось, потому что отличало его от прочих людей и делало таким, какой он есть! Любимого человека украшают даже недостатки…

Оказалось, что князь передал через Равдана приглашение Озеричам помириться. Ведома понимала, что приходил он вовсе не ради этого. Он искал ее. И теперь знает, куда исчезла жена. Как хорошо, что у него хватило самообладания ничем себя не выдать.