погрешности, и в целом отчёт был принят вполне благосклонно.
Единственным примечательным событием оказался внеочередной бзик Ариэля. Уж не знаю, какие именно завихрения происходили в его дюжей башке, но как-то во время послеобеденного штиля, когда разомлевшие работники погружаются в безмятежное оцепенение, наш великий комбинатор в каком-то припадке умопомрачения выскакивает из кабинета и принимается метаться по коридору.
– I've got no life![61] – как оглашенный воет Ариэль, обхватив голову руками.
Добежав в три-четыре слоновьих прыжка до конца небольшого прямоугольного пространства, он закатывает очи и, воздев могучие длани к пенопластовым панелям фальш-потолка, неистово потрясает ими в воздухе.
– I've got no life! – стенает Арик, кидаясь обратно.
Наблюдая за этими вокально-атлетическими упражнениями, я всякий раз опасливо отстраняюсь. Из дверей в испуге выглядывают лица сотрудников.
– Что это с шефом? – шепчет Ирис, дёргая меня за рукав. – Утром я застала его спящим, уткнувшись лбом в стол.
– Должно быть, издержки производства. Кстати, как там у тебя с дифференциальными уравнениями?
– Да… всё обошлось. Спасибо. Купили программу, начертили, решили, ничего сверхъестественного. Может, ты и ему что-нибудь посоветуешь?
– Увы, прикладная математика тут бессильна.
Вслед за ним, влекомый вихрем, парит листопад инструкций по технике безопасности, опрометчиво подвернувшихся под горячую руку.
– I've got no life! – надрывается Ариэль.
В этом вопле души, в этом отрицании жизни звучит не раскаяние опомнившегося, не ужас осознания, а бешеный азарт. Он упивается своим подвигом, а в безумном взоре пылает обречённость. Должно быть, именно такой блеск сквозь дым грохочущих орудий различали расторопные адъютанты в глазах Бонапарта во время его Ста дней. Хотелось крикнуть "Да здравствует император!", но я этого не сделал. Не осмелился. И наш вождь продолжил рысачить, так и оставшись непонятым. Оробевшие свидетели не разделили его восторг, глаза их не озарились сопереживанием, в них лишь растерянность и смущение.
Я смотрю на происходящее, словно на собственное отражение в кривом зеркале. Ведь, подобно ему, умеренность никогда не была моей сильной стороной, а меж тем я иду по его стопам, просто ещё не забрался столь далеко. И пока не поздно, надо что-то менять. Нельзя дать себе докатиться до такого состояния. При всём сочувствии, становиться Ариком номер два мне отнюдь не улыбается.
В выходные я выбрался в центр пообедать, да и поужинать заодно. Повар из меня неважнецкий и посуда ещё не распакована, так что дома в смысле продовольствия хоть шаром покати.
Санта-Круз – город хиппи, сёрферов и морских чаек, предрассветного тумана и запаха океана, беззаботно радовался погожему дню ранней осени. Проезжая мимо Калифорнийского университета, останавливаюсь на перекрёстке и вижу девушку из студии звукозаписи.
– Эй, ты чего тут делаешь? – положив локти на край окна, она заглядывает внутрь салона.
Её волосы растрепались, а в глазах поблёскивают озорные огоньки.
– Тебя разыскиваю, что ж ещё.
– А я тут учусь.
