– Спросите у иезуитов. На Генриха у них был зуб, так вернее.
– Вы сказали, что королю выбил зуб убийца, подосланный иезуитами, и я подумал…Слушайте! Но покушение было ДО Нантского эдикта! Эдикт был принят в 1598 году, верно?
Тут виконт посмотрел на меня не с насмешкой, а, как мне показалось, с уважением и кивнул головой.
– Но злодейство свое они все же осуществили. Разве убийство Генриха – к вящей славе божьей?
– Я ничего не знал об этом.
– Из Равальяка сделали козла отпущения, но за его отвратительной фигурой прячутся, как и вы, Анри, справедливо заметили, более важные персоны. Ну, то, что на каждой кухне и в каждой гостиной судачат о том, что в этом замешана Мария Медичи и ее приближенные, ясно как день. Плюс иезуиты.
– Но это было очень давно, сейчас они уже не такие. Я знавал одну аббатиссу.
– И я знавал одну аббатиссу.
– Вы о ком?
Оказалось, мы говорили об одной и той же аббатиссе, которая для меня была строгой наставницей, а виконт обозвал ее фанатичкой и 'черной монахиней'.
– Аббатисса как раз и утверждала то, что она и ее сподвижники – 'белые иезуиты''! Что их сфера – образование и духовная жизнь! Жизнь души!
– Волчица в овечьей шкуре,- прошептал виконт, – Промывает мозги малолеткам ваша аббатисса.
– У вас какие-то личные причины так резко отзываться о святой матери?
– Отстаньте,- огрызнулся виконт и опять опрокинул рюмку ликерчика.
Я и разозлилась на него и испугалась за него одновременно. Я полагала – ведь я пришла раньше на несколько минут – что первый тост пили, по традиции 'Короны'- за короля. За Луи XIV. За Генриха пили, когда был суп с курятиной. Уже второй тост! Я подумала, что Бражелон, проведав об этой традиции, намеренно опоздал к ужину, чтобы не пить за Людовика. Но так не может без конца продолжаться! Не может же он постоянно опаздывать! Не может пропускать все тосты вообще – не выдержит. И не может ничего не есть, удалившись в свою каюту, как Ахиллес в шатер.
Я решила все же улучить минутку и объяснить ситуацию капитану де Вентадорну. Потом, когда ужин закончится. И предлог придумала – книгу о Китае, ибо уже успела узнать, что на ''Короне'' отличная библиотека.
3.НОЧЬ НА КОРАБЛЕ. КИСЛЫЙ ВИНОГРАД.
А еще я подумала, что чуть себя не выдала. Какая неосторожность! Стоило задать вопрос: ''А откуда вы, шевалье де Вандом, знаете эту аббатиссу?'' – Как мне выкручиваться? С виконтом-то все ясно, я же помню, как он со своими гвардейцами охранял наш монастырь от мародеров де Фуа.
Ему-то можно не скрывать свое знакомство с аббатиссой, здесь все чисто. Но меня занесло в споре, и я пила ликерчик, вязкий, крепкий – шампанское лучше! Но, хоть я и выпила самую малость, столовую ложку, щеки у меня разгорелись, я почувствовала прилив храбрости и осмелела до того, что дернула виконта за рукав.
– Сударь?
А виконт так присосался к вишневому ликерчику, опять налил себе из пузатой бутылки.
– Что, еще ликеру?
– Да! Будьте так добры!
– Извольте.
На этот раз виконт налил мне побольше: две столовых ложки. Мне все-таки было обидно за миссионеров. За тех, кого аббатисса называла ''белыми иезуитами'', хотя самое аббатиссу виконт назвал ''черной монахиней'. Я не могу терпеть, когда кого-нибудь несправедливо обижают, когда на кого-нибудь возводят напраслину. И, хотя элита Ордена мне представлялась довольно зловещей и коварной публикой, миссионеры, рядовые его члены, всегда вызывали у меня горячее сочувствие и страх за их судьбу. И меня понесло! Я думала о Китае, об Индии, об Америке, о Тибете с его Далай Ламой, о Канаде – о целой Земле, где к диким людям идут отважные миссионеры, вооруженные только святым крестом и Словом Божьим.
– Вот вы тут сидите, сударь, лопаете курятину и потягиваете ликерчик среди ковров и зеркал, а миссионеры…
– Разве сегодня постный день, дорогой де Вандом? Курятину мы уже слопали, очередь за десертом. Хотите винограду, кстати?
Мне было не дотянуться до трехслойной вазы с фруктами, которую мой сосед поставил прямо передо мной. И, завладев виноградной гроздью, виконт принялся отрывать по ягодке, иронически на меня посматривая, а я чуть не сбилась с мысли.
– Что же до кружев, а вы на себя-то взгляните! Как бы вы не восхищались доном Игнасио, пока есть возможность, советую вам есть виноград и носить кружева. А в столь милое вашему сердце рубище, подобное тому, что красовалось на плечах Лойолы, не спешу облачиться. Простите, шевалье, вынужден вас разочаровать. Закусывайте виноградом – опьянеете, милое дитя. У вас уже глаза блестят и щечки румяные.
– У вас тоже – как у молочного поросенка!
– Вот как? Спаси-и-ибо! – протянул виконт и, похоже, обиделся.
А я стала ругать себя за свой несносный характер. Нет, чтобы поблагодарить за трехслойную вазу, а я взялась обзываться. Не иначе, в меня бес вселился. Я взяла бокальчик с ликером и сказала:
– За миссионеров!
А думала я о вас, Шевалье.
– Вот представьте, где-то в Америке, среди дикой природы, среди диких индейцев, в девственных лесах Америки, наш миссионер пытается приобщить этих детей природы к цивилизации, научить этих язычников правилам, по которым живет цивилизованный мир, а Франция – так меня учили – из цивилизованных стран самая цивилизованная…
– Браво, браво,- сказал виконт насмешливо,- Какой пафос! Цивилизованный мир тоже живет по волчьим законам, только дикари не лицемерят, а мы притворяемся.
/ Видимо, разозлился на меня за 'молочного поросенка'', вот и возводил напраслину на цивилизованный мир/. А я как наяву видела несчастного миссионера, привязанного к дереву дикими краснокожими, и как эти дикари кидают в него топоры.
– Томагавки,- поправил виконт, – В индейцев в детстве не играли, что ли? Любой мальчишка знает, что у индейцев томагавки. Но у вас богатое воображение, маленький Вандом.
А в индейцев я в детстве не играла – не с кем.
– Мне это не раз говорили – насчет воображения. Но сударь, разве вам не жаль этого несчастного миссионера?
– Какого-то абстрактного, плод вашей разыгравшейся фантазии, больного воображения, подогретого вишневым ликерчиком? Не жаль, конечно! Как можно жалеть того, кто никогда не существовал? Я предпочитаю опираться на факты, а не на фантазии.
– А людоедские племена в Центральной Африке? Они же миссионеров живьем съедают! Меня так учили…
– В Центральной Африке есть христианская империя с великолепной крепостью и храмом. Этому вас забыли научить ваши воинствующие иезуиты, которым вы, наивное дитя, пытаетесь подражать.
– Да вовсе я не пытаюсь! Но нельзя же обвинять во всех грехах весь Орден иезуитов.
– Дались вам эти иезуиты и миссионеры впридачу! Всех я не обвиняю. Но погоду делают не ваши героические миссионеры, а главари, верхушка, которая не гнушается никакими средствами. Да и миссионеры не очень удачную тактику выбрирают, пытаясь навязать нашу религию силой.
