– И свои слова вы тоже забыли? Быстро, сударь!

– И свои слова я помню. Да что ты на меня взъелся? Ты говоришь `'сударь'', когда очень злишься, что я, тебя не знаю? Ты утром еще обиделся, что я не захотел слушать твою песню? Ну, пой, пой, я послушаю! Валяй!

Гримо взял красивую гитару и проиграл несколько тактов песенки Оливена:

Мой смелый господин, неужто вы всерьез

Решились на войну, от тополей и звезд,

От синих волн реки, от замка белых стен,

Вручая Богу жизнь, любови сдавшись в плен.

Рауль на этот раз не остановил Гримо. Он зааплодировал, но не без некоторой наигранности. Гримо, уловив эту неестественность, замолчал сам, не стал петь дальше. Песенку Оливена он считал слишком задушевной и обиделся теперь уже на аплодисменты.

– Когда ты это сочинил? – спросил Рауль.

– Это не я. Оливен.

– Черт возьми. Все очень мило, кроме последней строчки, но Оливену я не могу выразить свое негодование. Попробовал бы он, каналья, спеть это мне самому!

– Он и не стал вам петь, – вздохнул Гримо.

– ''Любови сдавшись в плен''?! Каков подлец! Если бы это было так, разве я находился бы здесь? Я болтался бы по Парижу, в надежде встретить… э-э-эту особу, и непременно ввзязался бы в какую-нибудь заваруху, пытаясь сорвать злобу на первом встречном. А кончилось бы все это сам понимаешь чем…

– Уж ясно, добром не кончилось бы, – проворчал Гримо, – Здесь-то поспокойнее.

– И еще – я не из тех, кто сдается.

– И слава Богу, – сказал Гримо, – Я с вами абсолютно согласен, господин Рауль. Не судите строго Оливена. Он писал от всей души.

– Я знаю, – улыбнулся Рауль, – Просто не люблю, когда мне напоминают, каким я был дураком.

– Будьте готовы к тому, что еще не раз напомнят, – вздохнул Гримо, – Ваши же друзья. Пока не забудут. Это мой жизненный опыт мне говорит. А вы не лезьте на рожон.

Рауль подошел к большому овальному зеркалу в золоченой раме, поправил свою бандану и спросил старика:

– Гримо, как ты думаешь, долго ли растет борода?

– Вы хотите отрастить бороду? – поразился Гримо.

– Пиратскую, – сказал Рауль.

– Долго, – сказал Гримо, – Поверьте моему опыту.

– А все-таки я попробую. Раз уж мы начали пиратскую войну, будем и внешне походить на пиратов.

– Кхм, – кашлянул Гримо и опять затряс головой.

– Я называю вещи своими именами, Гримо. Мне с самого начала было ясно, что это пиратская война. Авантюра в духе Фрэнсиса Дрейка. Не один ли черт – Франсуа де Бофор или Фрэнсис Дрейк. Имя одно и то же. И профессия та же. Только Фрэнсис – пират королевы, а пират короля – Франсуа. Почти стихи. Складно получилось!

– Вас интересует пиратская борода? Да у вас терпения не хватит, сударь! Дня три, максимум пять, и вам захочется плюнуть в собственное отражение и сбрить к черту эту гадость. Я вам точно говорю.

– На основании твоего богатого жизненного опыта, – сказал Рауль насмешливо. Его уже начало раздражать, что старичок так хвастается своим жизненным опытом, тем самым дает понять, что он сам этим хваленым жизненным опытом не обладает.

– А мне и сейчас хочется плюнуть в собственное отражение, и без пиратской бороды.

– Кокетство, – хмыкнул Гримо.

– Кокетство?! – возмутился Рауль, – Думай, что говоришь.

– Я говорю как раз то, что думаю. Кокетство двадцатипятилетнего красавчика. Вот я, старый урод, не хочу и не буду плевать в собственное отражение.

– Ты вовсе не урод!

– Так вот, о бородах, господин Рауль. Когда мы с вашим уважаемым отцом сидели в амьенском погребе, у нас выросла двухнедельная щетина, и смотрелась она весьма отвратительно даже на таком видном мужчине, как граф де Ла Фер. И мы были как выходцы с того света. Но уже утром мы избавились от наших двухнедельных бород. Иначе бы моя внешность, хоть и невзрачная, но, сколь возможно, благопристойная, не привлекла бы покойного лорда Уинтера, царство ему небесное!

– Лорд Уинтер был очень умный человек, – сказал Рауль с уважением,

– Англичане любят все оригинальное, из ряда вон выходящее, экзотическое. Ты – сокровище, Гримо. Ты цены себе не знаешь! Но как медленно тянется время, черт возьми! Чем бы заняться! Открой-ка иллюминатор.

Гримо посмотрел в окно.

– А если волны?

– До нас не достанут. Да ты не бойся, чудак-человек, я не собираюсь топиться. Вот-те крест. Ты, похоже, совсем дураком меня считаешь? Просто жарко.

Гримо открыл иллюминатор.

– Так-то оно лучше, – сказал Рауль, – Будем ждать ужина. Сколько склянок пробьет, когда позовут на ужин?

Гримо подал бумагу с расписанием:

– Читайте. А вот меню.

Рауль просмотрел бумагу и вернулся на место.

– Все-то ты знаешь, – сказал он и повторил: Цены тебе нет.

Гримо улыбнулся. Взглянул на ларчик на столе.

– И вы не знаете, чем занять себя до ужина? – спросил Гримо.

– Не знаю, – искренне сказал Рауль, – Правда, не знаю.

Гримо показал взглядом на шкатулку Шевретты.

– А 'Записки'' вашей матушки? Я думал, вы сразу броситесь читать их.

– Но я же все знаю, – сказал Рауль, – На трезвую голову читать мамины ''Записки''… лучше ночью.

– Боитесь? – спросил Гримо, – Не бойтесь. И ничего-то вы толком не знаете!

– Знаю, – сказал Рауль, – Всегда знал. Не знал только причины, по которой мама столько лет скрывала свой брак с отцом. Теперь знаю и это. Вот цена королевской дружбы.

– Вы обещали нашей госпоже… – начал Гримо.

– …прочитать ''Записки''. И я сделаю это. Но потом.

– А еще вы обещали ей…

– Присмотреть за барабанщиком. Но это, как я понял, на суше. Сейчас шевалье де Линьетом занимается помощник капитана, молодой де Сабле и сам господин де Вентадорн.

– А Вандом? – спросил Гримо.

– Ах, да! Еще и этот кукленыш на мою бедную голову! Я все помню, старина.

– Будьте помягче с Вандомом, – сказал Гримо, – Мне довелось слышать, как вы сказали ему: ''Отстаньте''…Вы отвернулись и не видели, как вздрогнул паж. Анри де Вандом – очень кроткое и нежное существо.

– Тем хуже для него, – резко сказал Рауль, – Надо быть толстокожим носорогом, кроткие и нежные существа не выживут в этом сволочном мире, поверь моему жизненному опыту, не такому богатому как у тебя, но достаточно горькому.

– Для чего же тогда живут сильные и добрые, если не для того, чтобы защищать слабых, кротких и нежных?

– Я не сильный и добрый. Я слабый и злой.

– Вы на себя наговариваете.

– Анри де Вандом не в меру чувствителен. Вот Ролан – другое дело. А ведь Ролан еще моложе, чем