штурмовиков. В направлении главного удара распоряжением ВВС краснозвездной армии произведен был массовый ввод авиации в бой. И вот на протяжении пяти-шести десятков километров фашистские части оказались уже небоеспособными. А вслед за краснозвездными танками и самолетами быстро и грозно подтягивались моторизованные части и вооруженные массы бойцов в противогазах.
Летающий танк
Закончив подробный доклад о своих приключениях и об истребителе, Лебедев сказал командующему:
— Очень прошу о назначении в действующую армию.
Командующий наклонил голову в знак согласия:
— Я понимаю вас.
На минуту задержался взглядом на мужественном лице Лебедева и улыбнулся. Потом встал и протянул пилоту руку. Оказал официально:
— Принять назначение командиром сто четырнадцатой эскадрильи!
По дороге в часть Лебедев успел забежать в дивизионный лазарет, чтобы навестить Гурова и товарища, помогавшего в организации побега.
Надев белый халат, Лебедев быстро прошел в хирургическое отделение. Гуров лежал на койке и ужасно обрадовался посещению Лебедева:
— Я чувствовал, что ты придешь ко мне.
Лебедев наклонился к Гурову и крепко поцеловал его в губы:
— Пришел попрощаться, Вася.
Гуров увидел под халатом на Лебедеве новую военную форму, понимающе моргнул глазами:
— Увидимся еще! Хорошо, что ты…
Он заволновался, и Лебедев пожал ему левую руку, лежавшую поверх одеяла:
— Тихонько, Вася… А твое здоровьишко?
— Скоро все будет в порядке. Правое плечо царапнули да чуточку около шеи. Пустяки! Врачи вот только уложили…
У Гурова на лице появилось выражение просьбы:
— Скажи, Антон, как ты ухитрился выручить меня? И почему я тебя тогда не узнал?
Лебедеву припомнилось, как он лежал тогда в лесной канаве и поджидал штурмана. Без своего друга Лебедев бежать не хотел.
— И хорошо, что не узнал, — улыбнулся Лебедев. — А то бы ты от радости крикнул и всю бы музыку нам испортил. А теперь, видишь, мы дома.
Лебедев спешил. Взглянув на часы, он начал прощаться. Гуров удержал его за руку:
— Почему ты тогда посадил меня за штурвал?
Лебедев шутливо погрозил пальцем:
— Проверить, не разучились ли вы, товарищ, летать. Спросишь, почему сам я сел за пулеметы? Соскучился. Давно не стрелял. А тут — по фашистам. Как отказать себе в таком удовольствии? Ну, привет и до скорого…
— Не лежится мне на койке, — опять забеспокоился штурман. — Как поправлюсь, сейчас же на самолет…
— Разумеется, — ласково успокоил товарища Лебедев. — А где наш дорогой друг?
На койке рядом лежал человек с забинтованной головой. Видны были только два черных глаза и бледные губы. Лебедев наклонился над этим мужественным смельчаком, с помощью которого обоим друзьям удалось выбраться из фашистского плена. А тот взял крепкую руку Лебедева и слабо пожал ее, что-то шепча. Лебедев внимательно слушал.
— Что он говорит? — спросил Лебедева Гуров.
В палате все насторожились, глядя на Лебедева.
— Трудно перевести все дословно… Товарищ очень волнуется. Он говорит, что он сын рабочего и сам рабочий, что он всю жизнь хочет отдать делу свободы. Он говорит: «Когда я жил там, я был близок к смерти. Но сейчас для меня начинается жизнь снова. Я хочу жить. Я прошу передать мою радость, мою благодарность великому человеку, вождю, который воспитал таких бойцов, как вы все, товарищи. Нас много, и мы будем сражаться только за дело социализма и за СССР…»
…Поздно ночью Лебедев примчался на автомобиле в штаб своей эскадрильи. Только что успел предъявить приказ о назначении и пройти к начальнику оперативного отдела, как порученец быстро доложил:
— Штаб девятой просит к телефону.
Там, где вытянулось осеннее поле, густо усеянное трупами бежавших, там, где еще бежали отступавшие, где, гремя железом, проходила артиллерия,
