— Есть, ваше превосходительство, — ответил Хох.

— Тогда пусть он на пробу напишет статью. М-м… Напишет, что мы ставим мировые рекорды, что мы организовали на Северном полюсе пять станций, что сейчас мы строим десять станций на Южном. Пусть газеты пишут, что это мы летаем, а не они…

— Будет исполнено.

— Статью дать мне на утверждение. Пусть публика читает и благоговеет. Впрочем, это все неважно. Меня интересует дело номер сорок первый.

— На Востоке нашим людям, ваше превосходительство, приходится работать все осторожнее и медленнее. Боюсь, что скоро станет совсем невозможно. Но имеющиеся сведения заставляют меня предполагать, что машина советских изобретателей Бутягина и Груздева имеет самое мирное назначение. Она должна увеличить урожай сельского хозяйства… этих ихних… колхозов.

Пумпель яростно задвигал бровями:

— Вы смеетесь, Хох? А если их машина начнет в десятки раз увеличивать урожай пшеницы? Это, по-вашему, мирная деятельность?

— Они могут завалить международные рынки пшеницей, ваше превосходительство, — пробормотал Хох.

— Ах, если бы только это! Вы недальновидны, друг мой. Им недостаточно разорить нас. Они примутся агитировать. Тогда и слепой увидит, на что они способны. И наши голодные безработные тогда сметут нас в мгновение ока… Поэтому, — Пумпель пристукнул кулаком по столу, — не жалейте средств. Пусть наши люди ужами переползают границу, пусть сто агентов погибнет, но хоть один да проберется. Пусть этот один разведывает, незаметно ломает машины, помогает нам…

— По инструкции номера сорок первого?

— Не произносите лишних слов, Хох. Вы отлично понимаете. Мы должны выиграть время!

— Будет исполнено! — вытянулся Хох.

Лебедев наблюдал, как Бутягин прилаживал изогнутую стеклянную трубку к колбе:

— По уравнению должен получиться кислород?

— По записям Штопаного Носа — да. Но ты сейчас увидишь, что никакого даже намека на кислород… С равным успехом мы могли положить в эти реторты старую калошу и ждать, что получится, скажем, свинец или олово.

— Не говори, Колечка, гоп, пока не перепрыгнешь, — шутливо заметил Лебедев.

Шэн спросила, не отрываясь от микровесов:

— Раствор — один на сто тысяч?

— Да, пожалуйста, — быстро сказал ей Бутягин.

Лебедев терпеливо ждал, пока в колбу не нальют раствора, пока в реторты не насыплют нужные вещества. В это ясное, простое мартовское утро все казалось очень простым. Лебедев смотрел и думал, что через неделю он будет в тропиках. Перелет назначался на 5 апреля.

— Начинаем, — солидно сказал Бутягин.

Шэн чиркнула спичкой и залегла бунзеновскую горелку. Пламя пестрым веером распласталось под предохранительной медной сеткой. Колба стояла на сетке неподвижно. Зеленовато-желтый порошок в колбе показался Лебедеву похожим на просеянный песок.

— Как видишь, никакой реакции нет, — сухо проговорил Бутягин. — Если бы мы получили кислород, то он по этой трубочке пошел бы сюда, вытесняя ртуть, и скапливался бы вот тут…

— Ничего нет, — подтвердила и Шэн.

В лабораторию постучали. Дверь открылась. Голованов вошел с громадным букетом оранжерейных роз и сирени.

— Георгий Петрович Башметов кланяется и поздравляет Татьяну Иосифовну со днем рождения… Просит принять этот букет… Сам не может быть: выехал в Тулу.

Голованов учтивейше поклонился. Лебедев попробовал посмеяться над Шэн:

— Вот это я понимаю, ухаживает… Букетище-то!..

Ассистентка прикусила губу в досаде:

— Иван Васильевич, вы некстати… у нас же работа…

— Виноват… — сконфузился Голованов.

Бутягин махнул на него рукой:

— Все равно! Не идет реакция. Тушите горелки. К чорту!..