Мимо проскочили мои ворота, я резко вернулась на пару шагов и ногой пихнула дверь. Она шумно хряснулась в створку.

Саги сидел на крыльце, сцепив пальцы с тёмными каплями ногтей. Распущенные волосы своей белизной подчёркивали угольную черноту бровей, длинных ресниц и узоров печати мастера, создавшего эту дерзкую красоту. Сердце пропустило удар, снова забилось – и вместе с неслучившимся ударом ушёл и гнев.

Ресницы Саги дрогнули и поднялись, обнажая изумительную синеву глаз.

– Ну как прошло? – тихо спросил Саги и разомкнул пальцы.

Он стал тереть запястье. Я вошла и, затворив дверь, прижалась спиной к холодному дереву:

– Мерзко. Считают меня ещё одной Адели. По жребию очерёдность хотели определить.

Щёки Саги пошли алыми пятнами, он вскочил:

– Что?

Глаза сверкали, точно драгоценные камни, я вздрогнула, но неестественный блеск пропал. Померещилось? Стремительно приблизившись, нависнув надо мной, Саги повторил:

– Что они делали?

Его дыхание обжигало мне лоб, а этот гнев… Была бы эта ярость настоящей, чтобы человек так беспокоился обо мне!

– Да просто шутили не очень приятно, – я повела плечами, будто сбрасывая сальные взгляды. – Но ничего страшного. Есть вода тёплая?

С болезненной нежностью Саги разглядывал моё лицо. Сглотнув, провёл пальцем по скуле, скользнул на губы.

И этот пристаёт.

Да сколько можно?

Пусть только попробует поцеловать – в пах дам не задумываясь.

Будто почувствовав угрозу, Саги резко отступил:

– Да, есть.

Надеюсь, на сегодня приключения закончились.

Но опыт показывал, что в Холенхайме неприятности так просто не заканчиваются.

Будто в живот толкнули – и я проснулась. В темноте потолок и стены сумрачно высвечивались, обволакивая трюмо, стеллаж, прямоугольник штор с вертикальной щелью. Сердце выстукивало барабанную дробь. Рука свисала с края постели, окутанная прохладным воздухом, и я втянула её под одеяло, съёжилась. Волнение бродило по телу мурашками и скребущим потягиванием нервов, хотя я не чувствовала ни постороннего присутствия, ни иных явных поводов для беспокойства. Просто ночь, окно заперто и задёрнуто шторами. Тихо.

Что не так?

Должно быть спокойно, но… Закрыв глаза, я прислушалась к чувствам: тревога бродила, прихватывая кишечник, но и выше, в груди, словно что-то копошилось. Шумно выдохнув, я провела ладонью по груди, ниже, помедлила у пупка и спустила ещё ниже – ничего необычного.

И всё же…

«Подумаю об этом утром», – я перевернулась на другой бок, но дышать было тяжело.

Магия.

С ней что-то не совсем так – впрочем, с ней всегда теперь будет не так. Магия будто волновалась, и… её мало, слишком мало после нескольких часов сна. Прошиб холодный пот. Неужели ещё какие-то последствия инициации с гомункулом?

Я крепко зажмурилась и, закусив одеяло, сжалась калачиком. Пусть всё образуется. Ну пожалуйста, пусть всё как-нибудь образуется…

Между штор струился блеклый голубоватый свет. «Рано», – глубже забираясь под одеяло, я закрыла глаза. Сон не шёл. Надеясь призвать дрёму, я усилием воли расслаблялась – и обнаруживала, что кусаю губу, дёргаю ногой или тискаю одеяло.

«Выброси мысли из головы», – но в мысли лез Катель, его нахмуренные тёмные брови, намерение разобраться, и допрос, бургомистр, которому развлечения важнее, чем пропавший человек. Судьям будто дела нет до гуля. Или они полагались на защиту оборотней?

Ну вот, я снова сжимала одеяло. Разогнула пальцы, поёрзала… «Спи». Дышала ровно. «Поспи ещё немного».