не знала. Причина в другом. Чем так запомнился при жизни овраг призраку, что он присутствие постороннего воспринимает как угрозу?

– Значит, так, – сказала монашка, – как ты уже поняла, я здесь по хозяйственной части. Отвечаю за всё, что можно унести или потрогать.

Как мне объяснили, обязанности девочки на побегушках при сестре-хозяйке сводились к одному правилу: ничего не делать и никуда не соваться. Далее последовала короткая экскурсия по дому-складу.

Пяток комнат с различной утварью: одеждой, бельём и полотенцами, посудой, инструментами и даже мебелью, сваленной в самом большом помещении, – стульями, скамейками, кроватями без ножек и спинок с потемневшими от времени матрасами.

– За это мы отвечаем, и не только головой перед матушкой, но и душами перед ним, – Порфийя благоговейно подняла глаза к потолку, как чиновники, намекая либо на имперского прокурора, либо на самого императора, которому мы особых хлопот и так не доставляем, бережём. Я не поняла, кого имела в виду монахиня, венценосца или Бога, которому, боюсь, до людей дела ещё меньше, чем монарху.

– Ну и последнее, – мы остановились перед белой узкой дверцей, похожей на створку стенного шкафа, – открывай, – скомандовала женщина.

Я послушалась, потянула на себя круглую ручку и замерла. Никогда ещё не видела зрелища столь прекрасного и отталкивающего одновременно. Не комната, а всего лишь ниша, наподобие стенного шкафа с рейками, утыканными гвоздями и крючочками, с которых свисали ленты, бечёвки, тесёмки, цепочки, словно из уголка титулованного спортсмена. Но висели на них не медали. В нишу попал свет, и кристаллы, как живые, заиграли разными цветами. Кад-арты. Жёлтые, красные, голубые, зелёные, прозрачные, матовые, огранённые, сверкающие и мутные. Множество разумов, множество жизней.

Не помню своего посещения сада камней, это всегда происходит в младенчестве. Ребёнка приносят родители. И ничто не может этому помешать: ни болезнь, ни отсутствие денег, ни отдалённость от столицы. Таков закон. То же самое, только в обратном порядке, происходит после смерти. Человек должен вернуть камень, вернее, уже его родственники. Без этого они не получат свидетельства о смерти, не говоря уже о наследстве. Это как обходной лист, только посмертный. Нарушения строго каралось, вплоть до лишения собственного кад-арта.

Я отвернулась от сияющей вереницы. Стало тошно. И одновременно смешно. Вот и вся ваша хвалёная демагогия. Живут они в мире с блуждающими, как же! Демонстративно снимают камни разума и кичатся смелостью: смотрите на нас, берите пример! А буквально в сотне метров запертые в тёмном шкафу висят их охранники.

Сама грешила подобным: снимала кристалл для общения с Эилозой. Призрака это успокаивало, а мне внушало щекочущее нервы чувство. Чувство нарушителя правил, приятное и возбуждающее.

В обители я единственная, кто остался с блуждающим один на один.

– Почему не сдаёте? – я повернулась к монахине.

– Потому что, – Порфийя перехватила створку. – Неужели мы можем выпустить часть зла в мир?

Я оторопела. Кад-арт – вещь не одноразовая. После смерти носителя обнуляется программная составляющая, и кристалл вновь поселяется в саду камней в ожидании нового хозяина, разум которого он сможет защитить. Изъятие камней разума из оборота – глупость и безответственность, напоминает денежную реформу[6]. Вот и аукнулись незаконные захоронения. Закопали сестру без всяких бумаг, а камень себе оставили. Ни дележа наследства, ни обращений родственников. А то, что кад-арт давно неактивен, так человек ушёл в монастырь, не тревожьте его мирскими делами. Умные машины тоже могут ошибаться и не отслеживать странных долгожителей. Этих мёртвых душ не один десяток, судя по количеству кристаллов.

– Это наш вклад в торжество Господне и воцарение Царства Божьего на земле. Не будет скоро нужды в защите и в защитниках.

Монашка рассуждала, не замечая выражения моего лица. Обязанностью каждого подданного империи было донесение о нарушении в ближайшую службу контроля. Только я больше не законопослушная гражданка.

– Есть ещё кое-что, – в голосе Порфийи слышалась улыбка, – отойди-ка.

Монашка оттеснила меня от проёма и стала что-то перебирать внутри.

– Вот оно, – выпрямившись, она потрясла светло-коричневым холщовым мешочком перед моим лицом. – Узнаешь?

«Ага, – могла бы ответить я. – У меня мама в таком хлеб хранит, чтобы не плесневел».

– Сберегла, как просила Мари, – котомка упала на стол.

– Кто?

– Марината, подруженька моя, – она вздохнула и положила находку на стол. – Твоё наследство.