касались, – его работа. Кто и когда установил эти правила, мы не знали, но жить по ним было гораздо легче. Правда, иногда у меня прорывалось. Как сейчас.

– В субботу открытие памятной таблички. Получила приглашение?

– Неделю назад, – я села рядом и положила голову ему на плечо.

– Хочешь отвезу?

– Хочу.

Высочайшим императорским указом было велено увековечить память о бабушке. На деле это означало, что на дом, где она жила, установят мемориальную табличку: «Жила и работала Нирра Артахова».

– Ну, я пошёл, – парень неловко поцеловал меня в висок.

Всё у нас так – неловко. Он никогда не оставался у меня. Как и я у него. Он никогда не просил. Я не настаивала. Интересно, зачем мы друг другу?

Дождавшись щелчка закрывающейся двери, я закинула руки за голову и позвала:

– Эилоза.

Занавеска всколыхнулась от несуществующего ветра, девушка не спешила ни атаковать, ни материализоваться. Когда у нас с Гошем завязались отношения, призрак перестал приходить.

«Отношения», я фыркнула. Слово-то какое откопала.

Он подошёл ко мне на похоронах родителей, когда я затравленным зверьком металась от одного соболезнующего к другому, когда их круглые белые лица сливались в одно, когда больше всего хотелось закричать: «Почему вы здесь? Почему вы живете, а они нет?» А потом завыть от несправедливости. Гош единственный, кто ничего не сказал, ни единого слова. Он обнял меня и увёл оттуда, позволив вдоволь выплакаться вдали от чужих глаз.

У отца остановилось сердце. Через сутки ушла и мама, словно почувствовав, что где-то там она нужнее. Она перестала дышать. Тихо так, по-будничному. Совсем на неё не похоже. Так я осталась одна.

– Можно? – В дверь без стука протиснулась бабка. – Лена, деточка, не знаю, как и сказать, – соседка замялась.

– Что случилось?

– Ничего, ничего, – замахала она руками. – Ты чего парня прогнала?

– Я не прогоняла, – ответила я.

– Если из-за меня, то даже не думай, не пикну. Ты не Теська, той дай волю, ни запомнить, ни сосчитать всех не успеешь. Чего он у тебя каждый вечер домой рвётся? Женат?

Отношение старухи к Гошу было сложным. Сначала он был душегубом, которого она приласкала по голове бутылкой. Потом одним из псионников, на кой-то чёрт привязавшихся к девочке. Теперь – надо же – «парень». Не знаю, что он рассказал Вариссе, когда мы вернулись с похорон родителей, но за колюще-режущие предметы она больше не хваталась.

– Нет.

– Тогда нечего комедию ломать. Пусть остаётся, а я вам на завтрак оладушек приготовлю, – и, не видя воодушевления на моем лице, Варисса рявкнула. – А то я не знаю, чем ты тут одна по ночам занимаешься?

Честно говоря, она сумела меня озадачить. Чем?

– Тем, – она покачала головой. – Вчера ящик, – она кивнула на монитор, – до четырёх утра шуршал.

Какая точность.

– Хватит, девочка, засиделась в девках, – она погладила меня по руке. – Я тебя понимаю, тот повиднее был, должностью повыше, но что делать.

Она продолжала увещевать, но я уже не слушала. О Станине мы тоже не говорим.

Своей бессонницей я обязана Демону. Один и тот же повторяющийся кошмар заставляет меня до утра засиживаться за компьютером. Мне страшно засыпать. Я не хочу снова видеть глаза, из которых вместе с кровью выплёскивается боль. Боюсь услышать его слова. Крики перемешиваются и уносятся в хмурое осеннее небо. Его. Мой. А потом искажённое от злости лицо Эми, хлещущей меня по щекам, сменяется до приторности участливым голосом доктора. «Он умер?» – спрашивает он, и я не знаю о ком. Об отце? Демоне? Илье?

– Подумай, деточка, крепко подумай, – бабка встала. – Как бы одной не остаться.

Некоторое время после ухода соседки я пялилась в потолок. Быть одной – это хорошо или плохо? По всему выходит, что плохо. Но оставлять Гоша на ночь по-прежнему не тянуло.

Я села за стол и выдвинула клавиатуру. Там, поди, заждались меня в Интернете. Ага, собак розыскных вызвали.