муха сонная весенняя села, поползла по лбу.

– Мальчик, конечно, несколько… невоспитан…

– Недопорот.

– Из того, что я слышала, пороли его знатно, да не всякую дурь розгою вывести можно, – миролюбиво заметила Марьяна Ивановна. – Присядь. Успокойся… не думаю, что имеет смысл дергать Фрола. Он и так которую ночь не спит.

– Неужели?

Нынешняя беседа не для моих ушей предназначалася, но я ж не нарочно. Кто виноватый, что двери тут такие? Не закрываются плотне? И коль не хотели, чтоб слухали их, могли б пологу поставить.

– Со всеми этими событиями… Мишенька во дворце днюет и ночует…

Что-то звякнуло.

– Чайку испробуешь? Или побоишься из моих рук брать?

– Не побоюсь.

– А зря. – Марьяна Ивановна засмеялась, и смех ее был, что старого ведра дребезжание, когда оно, на оглоблю зацепленное, по телеге стучит. Звонко навроде, а неприятственно. – Мы ж обе знаем, на что способные… но не бледней. Ночь-то сегодня особенная. Сестра сестре не навредит. Я чту Божинины заветы. И ты, думаю… присядь вот. Что делать станешь?

– На конюшни отправлю.

– Я не про мальчишку…

Еськин левый глаз дернулся. И муха поспешно поднялась со лба, сделала круг над головой и вновь села на самый кончик носу.

Еська на нее покосился.

А я не шелохнулась.

Сам виноватый. Пущай терпит. Небось вред от мухи невелик. А что нос зудит, так то ему заместо конюшен.

– Хотя конюшни пусть будут… для порядку… тебе с медом или с вареньем? Пробуй. Из черной смородины. Я к ней немного брусники добавляю. И каплю меду, но исключительно липового. Тогда ароматно выходит…

– Что во дворце?

– А то ты не знаешь…

– Не знаю. Я там нежеланная гостья… все плохо, да?

– Нехорошо…

Я слышала, как полилась водица, небось разливала Марьяна Ивановна чай. Скрипнул стул. Зашелестело.

– Может, и не дотянет до лета… Мишенька старается, конечно… не один он старается. Ты ему скажи, если меня не слушает. Нечего там делать, найдется кому присмотреть… все боится, что без него отойдет… а оно бы и к лучшему.

– Не сейчас.

Еськин другой глаз дернулся. Ресницы дрогнули. И муха спешно сползла с носа на губу верхнюю. Замерла, подняла слюдяные крыльца, потерла…

– Надо, чтобы он до лета дотянул…

– Не уверена, не уверена… – Марьяна Ивановна вздохнула. – Собаке собачья…

– Тише…

– Можно подумать, тебе есть за что его любить.

Муха самозабвенно чистила крыльца, а Еська только и способен был, что глаза пучить.

– Не за что, – нехотя признала Люциана Береславовна. – Но эти разговоры… что с Фролом.

– Еще волнуешься? А я уж думала, что разошлись ваши дороженьки… разбежались…

– Благодаря вам, Марьяна Ивановна.

– Не без того. – Смешок заставил муху переползти на Еськину щеку.

– И вам не совестно?

– А тебе, моя дорогая, не совестно было парню голову дурить? Сколько лет он за тобою бегал собачонкою. Ты ж все ответу не давала, морочила… мол, вот еще годик… стану магичкою…

– И стала бы… стала ведь!

– Стала. Оно сразу понятно было, что станешь… только в тот год, помнится, ты не только Фролу надежду дала.

Муха медленно поползла вверх по щеке, добралась до глаза.