Бусы я к веточкам и крепила, когда в дверь постучали.

– Тебя боярыня Велимира видеть желает, – без приветствия сказала мне девка в атласном зеленом сарафане, расшитом маками алыми. – Немедля.

И ноженькою притопнула.

Не то чтоб желание у меня было с Велимирою встречаться, но мнится, не тот она человек, чтоб зазря звать. Да и пригляжуся… Кирей-то, чай, не чужой.

Как жениха в плохие руки передать?

А ну попортит?

Кивнула я. И дверь заперла, накинула простенькое заклятье, которое, конечне, снять недолго, да прав Ильюшка – я почую, коль явится вдруг гость незваный.

Боярыня Велимира красоты своей не утратила.

Напротив, глядела я на нее и любовалась.

– Доброго вечера, княгиня Зослава, – сказала Велимира ласково и рученькою повела. А на рученьке этой бранзалетки зазвенели серебряными бубенцами. – Уж прости, что отрываю тебя от дел важных…

– Ничего. И тебе здоровья, боярыня…

Княгиня… сказала без насмешки, а все одно, обе ж разумеем, что княгиня из меня, как из Пеструхи конь боевой. Навроде и велика, и о четырех ногах, и седло вздеть можно, но сядешь на такого – не война, смех один будет.

– Присядь, – не то попросила, не то велела боярыня. А девку свою отослала. Рученькою махнула, пальцами щелкнула, та и сгинула… – Подслушивать станет. Тятенька мой беспокоится, что уж полгода минуло, а я все еще царевича себе не отыскала. Не себе, ему.

Она присела на сундук.

И я примеру воспоследствовала.

– Боюсь, что ничем твоей беде не помогу, – сказала я, взгляд отводя.

Ерема?

Елисей? Она от отчаянья за любого ухватится, да не будет счастья ни ей, ни им… и Кирей опять же. Мнится мне, что не обрадуется он, коль Велимира от царевича кольцо примет.

А ведь предложат.

Куда обыкновенному человеку да супроть этакой красоты устоять? Бровью поведет, глянет томно сквозь ресницы черные и лишит разума.

– Верю. – Велимира вздохнула. – Сама не знаю, зачем позвала тебя… тошно, Зослава… девки мои… кружат, вертятся, выслуживаться пытаются, да знаю, что не передо мной. За каждым шагом следят. Каждое слово ловят. И все батюшке… вон, Добруша… простого звания, но не в том беда ведь. У нее сестры в неволе были… и сама-то беднота горькая. Наши все над ней смеялись… проходу не давали. Пожалела. Велела, чтоб не трогали… денег дала на выкуп. Подумала, может, найду себе подругу… а не срослось.

Она стянула узорчатое обручье.

– Наушничает… и когда стала? Не знаю… в рот глядит, за спиной шипит. Отчего так, Зослава?

А разве ж я ведаю? Люди – оне разные бывают. Одни совестятся, а другие с совестью живут и уживаются, ворочают ею как вздумается.

– Расскажи мне, – попросила Велимира.

– Об чем?

– О чем хочешь…

А у меня и слова-то заняло. Об чем хочу? Да ни об чем… не подруги мы, да и навряд ли когда станем. Кто я? И кто она? И что тут говорить?

– Или слушай… шепчутся девки, что твой жених от тебя избавиться желает. Будто прочат ему в невесты ныне Ильюшкину сестрицу. Я ее видывала. – Она потянула за ленту, и та выскользнула из косы, расшитою шелковою змейкой опустилась на колени. – Ничего выдающегося… тоща и темна. Личико меленькое. Глазки черные. На галку похожа. И молчит все время…

– Может, говорить боится?

– Может, – согласилась Велимира. Косу она расплетала споро. – В царском тереме из каждого слова три сделают. А уж ей-то… совсем девчонка.