Когда успел?

Не ведаю. И пытать не стану. Не моего ума дело.

Кирей на подоконнике устроился, еле-еле втиснулся, он-то длиннющий, а подоконник – узенький, не повернуться. И глядит не на царевичей, на улицу, будто бы вовсе неинтересно ему, чего творится.

– Присядь куда, – Еська обвел комнатушку. – И тихо, ладно? Если кому чего и захочется сказать – все потом…

Я кивнула.

Помню.

И с памяти той не с пустыми руками явилась. Был у меня рецепт одного отвару, простенький навроде, но после тяжкой работы аль болезни – самое оно. И сил прибудет, и слабость отступит.

– Вот, – я Еське флягу протянула. – Дадите после… он лучше того, которым вы выпаиваете.

Еська флягу принял.

Понюхал.

Капнул на ладонь. Лизнул. Экий недоверчивый.

– Спасибо, – сказал Елисей. – А теперь тише, если не хотите пропустить самое интересное…

Я уже видела то, что дальше происходило. Пергамент. Камушки. Руки, над ними протянутые. Волос, сгоревший в свече.

Тишина.

И голоса.

– Что, Люци, теперь скажешь? Тоже чья-то шутка? – Ныне Архип Полуэктович и не думал раздражения скрывать.

– Вполне возможно.

Люциана Береславовна говорила тихо, и сомнения в голосе ее явственно слышались.

– Я этому шутнику… – Фрол Аксютович тяжко вздохнул. – Следует признать, что для шутки это несколько… извращенно.

– У студиозусов с чувством юмора всегда были проблемы.

Я отчегой-то представила Люциану Береславовну в ея роскошном убранстве, в шубке соболиной долгополой с атласным подбоем. Как она в этое шубке, в чоботах, бисером шитых, да по грязюке пробирается, кляня на чем свет стоит и Архипа Полуэктовича, каковой полосу устроил, и всех студиозусов разом.

– А еще с концентрацией и силой, – заметил Фрол Аксютович.

Вот уж кому ни дождь, ни грязюка нипочем были.

– Если ты, наконец, дашь себе труд подумать…

Люциана Береславовна фыркнула, что кошка.

– …то заметишь, что наш… шутник не просто поставил ловушку. Он сделал наводку по ауре, а это – уровень выпускника как минимум. Прибавь к этому энергию, которую в заклятье закачали… сколько уже стоит?

– Да с полчаса точно, – отозвался Архип Полуэктович.

– И еще столько, думаю, продержится. У тебя вот, Люци, не обижайся, но сил на подобную шутку не хватит.

– То есть мне можно вздохнуть спокойно? Ты меня больше не подозреваешь?

– А с чего ты взяла, что я тебя подозревал?

– Ты же вчера заглядывал в гости к Марьяне. А поскольку особой любви между вами не водится, я и решила, что ты обо мне спрашивал. И что старая гадюка ответила?

– Напрасно ты так. Она тебе очень сочувствует… почему ты не сказала, что дым ядовит для берендеев?

– Божиня милосердная! Для берендеев! Именно что для берендеев, Фрол! А их крови в девчонке четвертушка! И три четверти – человеческой. И думаешь, я бы ее отпустила, если бы ей и вправду что-то угрожало?

– Ты должна была сказать…

– Да нечего говорить было! Нечего!

– Успокойся.

– О, я спокойна… я совершенно спокойна… и поверь, вздумай я избавиться от вашей… красавицы, – Люциана Береславовна произнесла сие с нескрываемым презрением, – она бы просто скончалась. Сердце там отказало бы… или еще какая напасть приключилась бы. И эта смерть выглядела бы совершенно естественной.

Мне ажно поплохело.

И вспомнилася тетка Алевтина с ея травами.

А ведь Люциана Береславовна мало меньше знает. И пусть силой ея Божиня не наделила, зато умения она редкостного.