Гребень скользил по волосам, отбирая те крохи памяти, которые еще оставались. Уходили лица людей… знал ли он их прежде? Наверное, знал… женщины и мужчины… одинаково чужие. Он смотрел на них, не испытывая ни сожаления, ни раскаяния, ни иных чувств, кроме, пожалуй, недоумения: как вышло, что все эти люди оказались на его пути?

Матушка сотрет.

Их…

И других тоже… и гребень ее заклятый, если вовсе не проклятый, не оставит лишней памяти.

– Закрой глаза, – шепотом сказала она. – Не упрямься. Я о тебе забочусь.

Ему бы хотелось верить, но он слишком давно ее знал, чтобы поддаться на эти слова. И все же глаза закрыл… идет дева, несет воду…

…ее лицо знакомо.

Конечно, он видел ее вчера.

И позавчера.

Он видит ее каждый день, и, пожалуй, эти дни обретают хоть какой-то смысл.

– Скоро. – Матушка отложила гребень и, наклонившись, коснулась холодного его лба губами. И губы ее тоже были ледяными. Правильно, и она умерла.

Там.

На поляне… какой поляне?

…сосны качались, гудели… и солнце стояло высоко… кто убивает посреди белого дня? Тот, кому велено…

Он хотел бы вновь увидеть деву. Она не была красива, да, пожалуй, что не была для прочих людей. А он? Он не понимал, что есть красота. Ему просто нравилось смотреть.

И еще, пожалуй, он не отказался бы прикоснуться.

Но матушка запретила.

Его руки слишком холодны стали. И это значит, что срок выходит. Все меньше и меньше остается ему свободных дней, все чаще и чаще приходится убивать.

Не ему.

И не днем.

Она почему-то сторонится солнца. Неужели смертей стало слишком много?

– Я… хочу… – Он вывернулся из рук ее, не позволив отобрать единственное, что осталось в памяти, – поляну. И с нею – небо.

Солнце.

Темную фигуру в плаще…

…она казалась огромной.

Ребенку.

Но он вырос. Там, на поляне, в замершем мгновении, которое уместилось на острие щербатого клинка. Он понял, что мгновение – это невыносимо долго… и времени, в нем укрытом, хватает, чтобы…

…чтобы разглядеть.

Ветер приподнял край плаща…

…добротные сапожки из мягкой шкуры. Узкие носы. Узорчатое шитье. Мужчине такие носить не пристало.

…ветер потянул за полу, разворачивая, будто пытаясь вытряхнуть ту, которая посмела скрываться от вездесущего солнечного Ока. Если убиваешь днем, дай себе смелости показаться. А она пряталась… только рученька выглянула.

Тонка.

Бела.

Из украшений – лишь узенькое колечко.

Белое.

Камень черный, что вороний глаз в оправе…

– …скоро, дорогой… скоро… – шепчет матушка, и в зеркале, махоньком зеркале, подаренном тятенькой – сберегла же, невзирая на все беды, – отражается бледное лицо ее.

Глаза яркие.

Ненависть.