– Все равно не понимаю, – пробормотала Ксения Микитична, расчесывая руку. – Что вы все в ней нашли…
Дверца распахнулась. И многие руки потянулись, спеша помочь боярыне.
– Дорогая Ефросинья Аникеевна… как давно уж мы не виделися… вы помолодели, похорошели…
Люди лгали легко.
А еще легче верили в ложь, если, конечно, эта ложь была приятна.
Глава 11. Епистолярная
Я перо отложила и призадумалась, как дальше писать. Про то ли, что вздумайся бабке взаправду помереть, то о том мне скоренько донесут. Оно ж надобно кому-то похоронами заниматься будет. Певчих там кликать, плакальщиц… наряды шить…
Нет, не те мысли, несерьезные.
Лучше уж другое.
Я вздохнула. Вот уж пущай называли меня упрямою, но до бабки с ея упорством мне далече. Преисполнилася она некоей непонятной мне уверенности, что ее потравить собираются. И потому все снадобья, каковые я посылала – все ж таки годы давали о себе знать, – прятала в клети.
А мне врала, что пьеть.
Я б и не поняла, когда б сама по случайности в клеть тую носу не сунула. Ага, стоять на полочках горшочки с отварами, шклянки и коробки, зарастают плесенью белые пилюли. А бабка моя только вздыхаеть, мол, пущай я и стараюся, да все одно она лучше знает, чем свое сердце лечить.
Ух и спорили ж мы…
Ажно стены тряслися.
Да разве ж ее вразумишь?
Нет, бабку я свою люблю, да только порой от ея упорства злость берет такая… сбегла я из дому и дверьми ляснула, сказала, что раз так, то пущай сама живеть, своим умом, а я… стыдно тепериче. Да стыд – не дым, глаза не выест.
Нет, мириться пойду.
Наверное.
Я и собралася ужо, вон и гостинцев прикупила, а она мне письмо этое. И тепериче надобно ответу писать, чем я и занимаюся, а заодно уж мысли с головы лишние гоню.
Беспокойные.
Непотребные.
Это она разумела.
Как разумела и я, а потому и злиться на бабку по-настоящему не выходило. До сегодняшнего письмеца.
