Нет, он не собирается скрывать от братьев…
…он просто сначала сам разберется во всем.
– Ты так тихо сидишь. – Емелька держал книгу бережно, что дитя. – Я подумал, не заснул ли…
– Не заснул.
Появление его, беззлобного и вдохновленного – чего он нашел в «Углубленном курсе начертательной магии»? – вызвало вспышку злости. Пришел.
Помешал.
Ерема вздохнул и закрыл глаза.
Надобно успокоиться, а то ведь и вправду… с ума сойдет.
…братья? Он боялся остаться один? Что ж, Божиня видит, она исполнила самое истовое его желание. Больше Ерему одного не оставляли.
Никогда.
И кому сказать, до чего невыносимо это было.
– Я уже… вот… реферату писал… подумал, может, глянешь, если у тебя минутка есть? – Емелька застенчиво улыбнулся.
Он хоть и научился читать – и тяжко ему далась эта наука, – а все равно писал с ошибками, да с такими, что сам после дивился, как оно возможно было…
– Гляну, – со вздохом ответил Ерема.
И тут же подумалось, что глядеть реферат Еремин – и свой еще надо было написать, только тему вспомнить бы, которою наградили – лучше в тиши библиотеки. Здесь никто не полезет с вопросами неуместными, и песню жалостливую воровскую не заведет…
– Оставляй…
Емелька поспешно сунул свиток.
А написал-то… небось всю библиотеку перерыл… смешно… вчерашний холоп, а в книжники.
– Иди, – попросил Ерема. – Я… попозже.
Емелька мотнул головой и тихо попросил:
– Тогда я тут посижу…
А и пускай себе, лучше он, чем Еська с его глупыми прибаутками.
Еська знал, что однажды в жизни ему свезло. По-настоящему. Без дураков. И потому, может статься, тем своим везением он все, которое обыкновенному человеку на жизнь выпало, выбрал.
Еська знал.
И не чурался сам себе напоминать что о везении, что о судьбинушке евонной, которая ждала б дурня молодого, возомнившего себя пупом мира, не повстречайся ему на пути царица-матушка…
…и тот боярин с кошелем зачарованным.
Не этот, так другой встретился б…
…иль не боярин, а свой, лихой человечек, которому вздумалося б удаль показать. Иль не ему, но Еське… самый-то дурной возраст, ежель подумать, когда охота рукою с неба луну стянуть да за пазуху сунуть, а после загнать хорошему человеку за треть цены… и деньги покутить.
Бабы-лярвы.
Кости-косточки… легли б в землю сытную, да и не вспомнил бы никто вора молодого…
…спина зудела.
Значится, погода вот-вот переменится. Верный признак. И Еська, оглянувшися – не видит ли кто этакого непотребства, – спиною потерся об угол дома. А что, хороший. Востренький в меру, тверденький… самое оно, чтоб почухаться.
Эх, кафтан бы снять, а то толстенный, парит в нем не по-людски, и это еще жара не началася, а солнышко выглянет, так и вовсе живьем свариться недолго. А попробуй скинь – мигом хмуриться начнут, мол, позорит Еська честь царскую.
Будто бы ее кафтаном каким-то порушить можно.
Летнею порою Еська бояр даже жалел. А что, все люди как люди, эти ж парятся в шубах и бархатах. Ходят, рожи краснющие, глаза выпучены, бороды и те в испарине. Оттого, верно, и норовом лютые. А попробуй-ка добрым к людям быть, когда задница сопревшая свербит?
