Ничего не ответил дорогой сродственник, будь проклят тот день, когда отозвалась Ксения Микитична на просьбу… малую просьбу, а плату за нее давали большую…

– Смерть – это не страшно, – сказал тот, кто сам давно уже был мертв.

И теперь, стоя на пороге, Ксения Микитична осознавала это ясно, яснее, чем когда бы то ни было.

– А старуха… зачем вам старуха?

– Не нам, – покачал головой родственник, и Ксения Микитична с мучительным удивлением осознала, что не родня он ей вовсе.

Откуда взялся?

Не он, но женщина в черном вдовьем убранстве.

…здраве будь, сестрица…

…и тебе здоровьица…

…дворня отводит глаза, будто бы не видит гостью, а та лишь усмехается… мол, так и надобно… не видит, не слышит… нет ее ни для кого, кроме самой Ксении Микитичны… а та, зачарованная, ведет гостью в свои покои…

…как жизнь твоя, сестрица?

…сколько лет пропадала… разве пропадала?

Не было у Ксении Микитичны сестер… не было никогда… братья… а она… и чувство это, будто бы знает Ксения Микитична женщину…

– Мама не хотела причинять вам вред. – Он позволил ей прилечь на острое плечо. И приобнял, удерживая. Руки его были надежны.

Даже нежны.

– Видите ли, Ксения Микитична… вы ее узнали… и про книгу догадались. Добронрава отписала? Не стоило верить этим письмам. Это все ваш дар родовой виноват. Кабы не он, вы до последнего были бы уверены, что помогаете сестрице… а вы очнулись… узнали… ненадолго, но и малости хватило.

…не помнит она… лица не помнит… нет его – есть белое пятно с черными углями глаз.

…голос вкрадчивый, тихий.

…словно колыбельную поет, убаюкивает.

– Я не…

– Это пока я рядом. – Он коснулся ледяными губами лба. – А стоит мне уйти, и вы вновь все вспомните, как в тот раз… я вовремя появился. Вы пытались заслониться от меня. И у вас даже вышло. Сложно заморочить того, кто знает, что его морочат.

Ксения Микитична вспомнила.

Почти.

Разговор. Возок. И собственную уверенность, что она в своем праве… каком? Книга… конечно, в книге дело… пепел… и кусок пергамента… нет, в самом пергаменте не было ничего древнего, но заклятье… магия крови.

На крови.

Ксения Микитична слышала про такую… и про книги запретные… от матушки, а та – от своей матери, которая… но о том говорить было не принято.

Намеками.

Обмолвками. И сожалением, что род утратил силу… и книги… забрали… словом царским… украли… а вернуть украденное – разве ж это не справедливо?

– Я не знаю, что такое справедливость, – сказал тот, кто забирал последние крохи жизни. – Я забыл.

– Ты вспомнишь, – теперь Ксения Микитична все видела ясно. – Когда-нибудь ты все вспомнишь…

– Возможно. Закройте глаза, тетушка… и не бойтесь. Поверьте, я не лгал, когда говорил, что в смерти нет ничего страшного. Смерть – это покой… роскошь, которую не каждый себе позволит…

Возок качался.

– Старуха…

…нет, не она им нужна… девка… снова девка… что в ней такого, помимо крови Берендеевой? И не стоило б и вправду Игнатушку… не успела отписать… и теперь не успеет, разве что…

– Погоди, – она вцепилась в ледяную руку. – Передай… Игнату передай, что я его люблю… что все ради него делала… ты понимаешь?