Архип…

– Мог не почуять. А мог не захотеть чуять. – Кирей протянул руку.

Над линией.

Над лентой выжженной в граните, которую не переступить. А вот перекинуться, главное успеть. Вцепиться в кости.

В плоть.

В…

– Охолони, дорогой племянничек. – Кирей оскалился, и пламя, коснувшись было его пальцев, отползло. – И подумай вот над чем. Не знаю, сколько в этом правды. Я вообще перестал понимать, что правда, а что вымысел, но… некогда… лет этак тридцать тому, а может и побольше учились здесь и Фрол, и Архип, и Люциана наша, не к ночи помянута будет, Береславовна. Она – редкий случай, не в целительницы пошла, а на теоретический… к слову, говорят в свое время очень амбициозной была. Все искала универсальный источник силы… что-то там пыталась доказать, то ли, что он существует, то ли, что может быть создан. Не важно. Главное, спелась эта троица крепко. Фрол вроде бы как влюбился…

…от любви одни слезы.

Так говорила старуха, древняя, сморщенная, с лицом, будто слива сушеная. Она сливы и любила, выбирала их из мисочки с сушеными фруктами, засовывала за щеку и сосала.

Старуха была к матушке приставлена следить, чтоб никто обиды не чинил. И ее, древнюю, немощную, боялись. Была она то ли нянькою отцовой, то ли кормилицей.

Куда она подевалась после отцовой смерти?

Продали?

Сослали на деревню? Может, вовсе засекли, чтоб не осталось о нем и памяти? Прежде Арею это было неинтересно.

– Архип от дружка ни на шаг… Люциана… вроде и лестно ей было, а вроде и… Фрол же, пусть и лучший в Акадэмии. Перспективный. Но из рода простого. За спиной – ни кола ни двора. А она – дочь боярская. Правда, из всех перспектив у нее – тятькин терем да муж, которого подыскать удасться. В Акадэмии теоретики не особо и нужны.

…были ведь и другие.

Та девчонка, которая матушке волосы чесала. Совсем юная, взятая из жалости, сирота вроде бы… или некрасивая? Точно, лицо у нее было рябым, оспинами побитым крепко. А имени Арей не помнит. Помнит, как матушка ее хвалила.

И подарила синюю ленту в косу.

И что коса та толстою была, с Арееву руку… а он обозлился, непонятно на что.

– Вроде бы как Фрол к ней и посватался. Она ответа не дала, а однажды попросту исчезла. Марьяна же наша свет Ивановна, добрая старушка, сказала, что, мол, имеется у Люцианы дружок сердечный да не из простых. Богат и знатен. Кто – она не ведает, под личиной прятался. И стало быть нечего искать Люциану. Сама она в возок села. По доброй воле. Многие то видели… позже и письмецо пришло, а что в нем было – о том никто не знает. Только после письмеца этого Фрол запил. Седмицу в кабаке просидел, и Архип с ним. А после вдвоем и на границу подались… там и сидели… корни, почитай, пустили. Уже потом, после сечи их Михайло нашел, позвал в Акадэмию. В сече многие полегли. Вот места и освободились.

…а еще стряпуха была, которая Арея жалела и с жалости норовила подкормить, то пирожка совала, то ватрушку, то пряника свежего, на палочке. И в детстве его эти пряники утешали. А повзрослел и злиться стал. Похоже, он только и делал, что злился.

На всех.

На дворню матушкину.

На саму матушку с ее податливостью и глупою надеждой, будто все еще наладится.

На отца…

– Они согласились. А тут и Люциана вернулась… сперва-то, сказывают, друг на друга и глядеть не могли. И не глядели… потом отошли, навроде…

– При чем здесь…

…злости хватило, чтобы продержаться.

Не смириться.

Не склониться.

Злость заставляла голову вскидывать и глядеть в синие мачехины глаза. Вызов? Да кто он такой, чтобы боярыне вызов бросать? Не человек даже – раб… и учили его, и выбивали дурь… выходит, не всю выбили. Кнут только крепче злость в кости вбивал.