Внезапно налетел ветер. Ветер из ниоткуда, из миллиона моментов времени, заключенных в парящей в воздухе мозаике зеркал. Зеркал, которые, как знала Эмили, на самом деле были порталами, коридорами, ведущими в прошлое, настоящее и в тысячу вариантов будущего. Отражения в них были такими реальными, такими живыми, и ей казалось, что она может протянуть руку и взять яблоко со стола, вытащить крысу из сточной канавы, выхватить камень из рушащейся стены Дануоллской башни.

Ее внимание привлек один осколок. Он пролетел мимо нее, и в нем что-то сверкнуло. Что-то блестящее, золотое – и тут же пропало, когда осколок сделал следующий оборот. Эмили не сводила от него глаз, пытаясь проследить за ним в облаке бесчисленного множества фрагментов, парящих под потолком китобойни.

Жуков повернулся к Эмили и Корво. Он был центром, связующим звеном зеркального торнадо. Изодранные лоскуты его шинели вспыхнули, его охватило яркое синее пламя, языки которого лизали осколки и связывали их между собой, пока последние порченые и нестабильные костяные амулеты сгорали в огне, питая его заключительный акт.

Жуков открыл глаза. На их месте оказались две черные дыры. В центре каждой горела звезда цвета крови, цвета пожара, который пылал многие годы назад.

Он взмахнул рукой, и один из самых крупных фрагментов вылетел из мозаики и завис в воздухе прямо перед ним. В нем отражался замерший миг – беседка, донесение Корво, последний миг перед убийством императрицы Джессамины.

– Итак, – сказал Жуков, и его хриплый, слабый голос непостижимым образом прозвучал так громко, что заглушил завывания ветра, – вот что ты видела, дитя мое. Конец истории, которую ты помнишь. – Он рассмеялся. – И начало новой, которую сотворю я.

Он повернулся и дотронулся до осколка. Поверхность зеркала пошла рябью от его прикосновения, и он погрузил в него руку.

Другой фрагмент, за которым наблюдала Эмили, подлетел к ней. Синяя энергия, источаемая Жуковым, вошла в него, подобно светящемуся дыму. Эмили протянула руку. Корво закричал что-то, но она не расслышала. Она дотронулась до осколка раненой рукой и погрузила ее в зеркало, не встретив сопротивления.

Ее разум взорвался болью. Всепоглощающая мука окутала ее тело, подобно тяжелому одеялу, подобно тысячам рук, которые потянули ее вниз. Она почувствовала, как внутри нарастает тепло, пока ей не стало казаться, что ее сердце пылает огнем, что огнем охвачено все ее тело.

Ее пальцы сомкнулись на чем-то. Холодном. Твердом. Поверхность была покрыта искусной резьбой, чтобы ее было удобнее держать.

Холодная. Твердая. Металлическая.

Эмили так резко отдернула руку, что едва не завалилась на спину.

В руке у нее оказался золотой нож, сдвоенный клинок Жукова. Нож, который – она каким-то образом поняла это, просто держа его в руке, – тысячи лет назад пролил кровь человека, одновременно очень важного и совсем незначительного.

Она услышала шепот, и невыносимая боль растворилась в свете огня, в жаре адского пламени и забытой песне иных времен.

Она закричала, упала, и Корво подхватил ее. Когда весь мир превратился в огненное зарево, она почувствовала, как отец выхватил нож у нее из рук, увидела, как он пробежал мимо нее и схватил Жукова за шею как раз в тот момент, когда этот живой мертвец одной ногой уже ступил в зеркало.

Она увидела, как Корво вонзил золотой нож в его почерневшее тело.

Увидела, как герой Тивии замер в каком-то шаге от спасения.

А потом она уже не видела ничего.