офицерским составом, здесь старался до тонкостей разобраться в боевых возможностях корабля, здесь карал и миловал, принимал пищу, а порой и спал. Командиру полагались собственные апартаменты, и они действительно существовали, однако Эрвин не всегда считал нужным тратить время, чтобы добраться до них. Любой другой человек на его месте, хоть капельку склонный к пустым фантазиям, мечтал бы о том, чтобы в стандартных сутках было часов сорок.

Эрвин стремился извлечь максимум пользы из того времени, что было в наличии.

Не очень-то много его осталось – в этом был уверен не только он, но и вся команда «Магога». Тысяча двести два человека, считая Эрвина и тех, кого он привел с собой.

В том числе Кристи. Единственная из всех она пока оставалась на борту лицом без определенных обязанностей. Эрвин выделил ей хорошую каюту с проложенной от камбуза линией доставки пищи и прочими удобствами, а вот поговорить, обсудить будущее… на это вечно не хватало времени.

И отправить ее отсюда было нельзя – она уже знала больше, чем нужно.

Значит, пусть как есть, так и будет. А если ей вдруг захочется деятельности – ну, тогда на камбуз или в медотсек ее, решил наконец Эрвин. В числе многих нужностей и ненужностей «Магог» имел и медотсек – порядочное излишество, если учесть, что при катастрофах космических кораблей выживших обычно не остается. Пока что в медотсек таскались простуженные за пилюлями от кашля и насморка.

Старый шахтер Иштван по прозвищу Гуляш ковылял как раз из медотсека, прижимая к впалой груди коробочку с мазью от ревматических болей. Ревматизм он заработал еще на рудниках Цирцеи – шестого по удаленности и третьего по размеру спутника Циклопа, – а после перевода на «Магог» ревматизм, как и следовало ожидать, усилился. Строго говоря, в Астероидной системе не существовало места, где он исчез бы сам собой.

Если тут и было что-то удивительное, то лишь то, что Иштван заработал только ревматизм, а не что-нибудь похуже. В пятьдесят лет он казался стариком, да и был им. И что тут необычного для того, кто начал работать в тринадцать лет, пошел в ловцы астероидов в двадцать два, был спасен при аварии, чудом остался жив, перешел на работу в шахту, там тоже умирал и опять был спасен скорее стечением обстоятельств, чем отвагой спасателей, и работал, и работал, и работал?.. Самая обычная биография для того, кто дожил до преклонных лет, – прочие же нашли последнее прибежище в старых штреках Улисса, Цирцеи и других планетоидов. Иштван-Гуляш мог бы назвать поименно гораздо больше своих мертвых сверстников, чем сверстников живых.

Была жена – умерла. Была дочь – оторва давно заявила, что с папенькой у нее нет ничего общего. Иштван слышал, что ее видели в «Ночном шалунишке». Был сын – задохнулся при разгерметизации шахты, когда Правление решило уронить на неосвоенную часть Цирцеи старый космический грузовик, потерявший управление и грозящий задеть комбинат. Грузовик подтолкнули, да неудачно, и сын погиб вместе с сотней других бедолаг. Правление выплатило родственникам компенсацию – на что она нужна, если на нее не вернуть сына и не начать жизнь заново?! Терпи, работай на Правление, живи неизвестно зачем, а подохнешь, так в выработанных штреках еще много места. Разрешается скрипеть зубами, все равно никто не услышит этого скрипа.

После гибели сына Иштван запил. Когда деньги кончились, пришлось возвращаться к реальности. Альтернатива – выйти за шлюз и, как выражались некоторые, глотнуть вакуума – не вдохновляла даже с похмелья. Кто столько лет цеплялся за жизнь, хотя бы убогую, не станет учинять над собой насилие. Пусть все идет своим чередом…

Никто не любил Правление. Иштван не был исключением. Никто не любил Терру, и Иштван тоже не любил ее, хоть никогда и не видел. Зато он порой видел тех, кто прибывает оттуда, и этого хватало ему, чтобы распространить свою ненависть на всю метрополию.

При всей природной молчаливости Иштван-Гуляш говорил иногда разные слова. Со временем он заметил, что возле него трется, набиваясь в приятели, один скользкий тип, а бригадир дал понять, что раскрывать рот полезно лишь для принятия пищи и вредно во всех остальных случаях. Иштван замкнулся, отшил приставалу, но, как видно, остался в списке неблагонадежных. Когда ему настоятельно посоветовали перевестись на астероид, предложив вдобавок солидную прибавку к жалованью, он согласился. Чего терять? Все равно ничего не изменится, мирозданию плевать на человеческую букашку, как, впрочем, и сытым обывателям с благополучных планет, ты родился и существуешь лишь ради чужого благоденствия, и будь проклята такая жизнь.

Трудясь над превращением железной глыбы в подобие ноздреватого сыра, он сделал открытие: все как один трудяги здесь были из числа наиболее озлобленных и готовых порвать голыми руками любого управленца, если только им за это ничего не будет. Удивительнее всего оказалось то, что работа на астероиде оказалась не более опасной, чем на планетоиде, и за нее действительно платили хорошие деньги. Поначалу Иштван был убежден: это временно, когда-нибудь контора обязательно спохватится, но время шло, контора не спохватывалась, и все оставалось по-прежнему. Удивляли и маркшейдеры, требующие прокладывать совсем уж нелогичные штреки и ходы. Подозрение, что все это неспроста, возникло довольно быстро и со временем только крепло.