Первые слова, готовые было сорваться с ее губ, были ложью; она ненавидела себя за это, за желание поддаться простоте вымышленной истории, вместо того чтобы сорвать повязку с кровоточащей раны и дать излиться всем неприятным чувствам и мыслям, порожденным скрипкой. Но ей нравилась эта честность, возникшая между ними: она ощущалась как нечто настоящее и твердое, достаточно сильное, чтобы за нее держаться, когда вокруг было столько лжи и секретов, пытающихся направить ее сразу во всех направлениях.

– Вам выпало испытание, – тихо сказал он, как только она закончила свой рассказ. – Я очень сочувствую вам. Скажите, хотите ли вы, чтобы я нашел скрипку, которую упомянул мистер Гуд… если это послужит вам утешением.

Почувствовав дурноту от одной этой мысли, она покачала головой:

– Наоборот. Я не могу… я с трудом могу смириться с мыслью играть сейчас. Пока не верну ее.

Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, а потом быстро закрыл, покачав головой.

– Что? – спросила Этта.

– Вы хотите спасти свою наставницу? Элис? – спросил он. – Изменить прошлое?

– Я знаю, как это выглядит, но она не виновата… она не заслуживает смерти и не… не из-за меня.

Он тяжело вздохнул с такой жалостью, что ее желудок снова перевернулся. Этта оторвала руку от леера, как раз тогда, когда налетел порыв ветра и корабль накренился вправо. Подошвы ее туфель были слишком мягкими и скользкими, и она почувствовала, что одна нога выскальзывает из-под нее. Рука обвилась вокруг ее талии, втягивая ее ноги обратно на палубу, а ее – к надежному горячему якорю – Николасу. Лицо прижалось к его плечу, ногти впились, скручивая ткань, в спинку сюртука. Все, что она слышала, так это собственное дыхание, скрежещущее в тишине; все, что могла чувствовать, – удары сердца, скрытого под слоями ткани и тепла. Этта отступила, пытаясь придумать, как избавиться от ощущения руки, крепко прижатой к ее спине. Он опередил ее.

– Аккуратнее, – выдохнул он, глядя вниз, на полированную черную кожу ботинок. – У меня осталась только одна пара.

– Все еще тут?

Этта не могла сказать, кто из них был больше поражен, услышав голос Чейза.

– Скоро следующая вахта; леди бы лучше вернуться в каюту.

Он стоял недалеко от них, на краю люка, скрестив руки. Было слишком темно, чтобы разобрать выражение его лица, но он не шелохнулся, пока Николас не отошел от нее, вдруг сложив руки за спиной.

– Пора возвращаться, мисс Спенсер, – сказал Николас. – Я провожу вас.

Он не взял ее под руку и не предложил руки. После случившегося Николас сохранял разумную дистанцию, по-прежнему пряча руки за спиной. Теперь она поняла, что чувствовала команда «Ретивого», когда их вели вниз, в чрево корабля, не зная, когда они смогут – да и смогут ли – снова увидеть солнце, звезды, небо. Разговора, как маленького кусочка свободы, ей было мало. Разделенные Софией и экипажем, смогут ли они свободно поговорить, прежде чем достигнут Нью-Йорка?

Он, судя по всему, думал о том же.

– До Лонг-Айленда десять дней, – сообщил юноша. – Возможно, меньше, если ветер будет на нашей стороне. Я рад, что нам удалось поговорить сейчас: сомневаюсь, что мисс Айронвуд выпустит вас из виду, как только ее желудок успокоится.

Этта остановилась возле своей двери, а он – у капитанской каюты на другой стороне.

– Можно кое-что у вас спросить? – прошептала она.

Он кивнул, его глаза сияли светом ближайшей лампы.

Девушка глубоко вдохнула, вбирая запах соли и воска, подбирая слова.

– Если вы можете путешествовать куда угодно… в любое, по большей части, время, – начала она, – почему вы остаетесь здесь? В эпоху, когда есть такие люди, как Рен, относящиеся к вам подобным образом?

– Вы думаете, у меня есть выбор? – сказал он. – Спокойной ночи, мисс Спенсер. Отдыхайте.

И скрылся в каюте, плотно закрыв дверь.

В конце длинной чреды туманных серых дней Николас проснулся при первом прикосновении перламутрово-розового рассвета с разрывающей голову дьявольской болью.

Чертов ром. Чертов мертвый капитан, спрятавший чертову бутылку там, где Николас мог чертовски быстро ее найти как раз тогда, когда хотелось усмирить нервы. Хорошие идеи, пришедшие во тьме, со стоном подумал юноша, лучше там и оставлять.

Пока он тер лицо, снова раздался крик впередсмотрящих: «Земля!» Ноги проснулись последними, мучительно покалывая, когда он пошевелился. Юноша выругался, когда колени встретились с чем-то твердым – его койкой.

Он сползал по обивке, пока не сел, прислонившись к жесткой доске, вытянув ноги перед собой. Над ним, возвещая утреннюю