И он убил ее. Его выстрел не попал в стража – Терна, стоящего перед ним, – и прошел через ее хрупкое тело.

Он позволил ей изменить его планы; начал перестраивать свое будущее, чтобы открыть себя для возможности найти свободу другого сорта. Она забрала все это с собой, и это он, никто иной, украл ее у этого мира. Заглушил ее талант, очарование и непреклонное бесстрашное сердце.

Это. Все это, вообще все, ради этого; холодное, бесчувственное прикосновение смерти, разочарования и горя. Николас даже позавидовал себе прошлому: юноше, за пределами колючего клубка времени. Тому, кто еще не был втоптан в пыль.

Николас встал, перед глазами заплясали колечки света и цвета. Череп казался таким легким, что мог бы отчалить от тела и уплыть в ночь. Это плохо, что ему хотелось чего-то подобного? Чего угодно, лишь бы избежать этого… этого…

Николас ощупью спускался по лестнице, медленно и размеренно шагая в душной темноте, пока не вышел наружу. Как он и думал, его лошадь пропала вместе с запасами еды и воды.

Ярость снова сменила оцепенение, наполняя его тело таким неистовством, что он не узнавал сам себя. София не стреляла, но часть вины лежала на ней. Втроем они бы могли справиться с двумя Тернами, но она отвернулась от них с Эттой в самый ответственный момент. Он убьет свою родственницу, женщина она или нет. Когда придет время и он ее найдет, он вызовет ее на дуэль и убьет. Будучи моряком, Николас умел охотиться. Он не остановится, пока не найдет Софию.

Юноша сидел у входа, опираясь плечом на камень, вдыхая ночной воздух, сухой и жесткий, как и накануне вечером, когда они с Хасаном разбили лагерь.

Господи! Ему предстоит объяснить все Хасану: тот пойдет искать их – Николаса, – когда они не встретятся на дороге.

Он закрыл глаза. Потрескавшиеся губы начали кровоточить, когда он еще раз успокаивающе вдохнул.

Ничего не оставалось, кроме как ждать Хасана, чтобы попытаться спасти мать, если он не смог спасти дочь. Беспомощный гнев расползался в нем, словно клякса по бумаге, пока не поглотил и Роуз. Это она в первую очередь должна была защитить Этту. Выполни она свой долг, и Этта сейчас играла бы свой дебют, была бы в безопасности, за сотни лет от этой душной изнурительной пустыни.

Над юношей висела полная и яркая луна, но он закрыл глаза, не в силах снова разлепить их. Сон подкрался к нему быстро, тихо, наградив замешательством, когда он проснулся при первом прикосновении солнечных лучей.

Тогда он, конечно, вспомнил, где находился, и снова почувствовал пустоту внутри. Он не мог ни двигаться, ни думать, и даже не пытался. Наблюдая за игрой света на занесенных песком гробницах, он чувствовал себя таким деревянным и медленным, словно сам выполз из одной из них.

Поздним утром на верблюдах подъехала небольшая семья. Их присутствие казалось настолько неожиданным, что Николас сомневался, не мираж ли это, пока едущий впереди глава рода его не окликнул. Николас не поднимал головы, его руки болтались между коленей, непонятные слова словно бы скатывались с него. После короткого разговора с отцом сын соскользнул с верблюда и поднес Николасу немного сушеного мяса и воды.

Николас благодарно кивнул в ответ, потрясенный их добротой. Отец приветственно поднял руку и позвал мальчика обратно.

Не испытывая ни голода, ни жажды, он все равно поел и попил, не удивившись, что это нисколько не заполнило его внутреннюю пустоту. В последующие бесконечные часы ему пришло в голову, что он неверно оценивал поведение Холла после смерти Анны. Бесконечные ночи, когда он напивался и безрадостно веселился, не притупляли его чувств и даже не заглушали боли, но были всего лишь тщетными попытками заполнить грызущую внутреннюю пустоту, пожирающую все, до последнего чувства.

Спина затекла от того, что он не менял позу, заставляя его наконец-то потянуться, чтобы ослабить боль в суставах.

«Я никогда не услышу, как она играет», – подумал он, с усилием прижимая руку к груди, пытаясь выдавить то, что медленно сжимало его сердце.

Или… услышит? Если найдет астролябию… От одной этой мысли под кожей словно бы всколыхнулся целый рой пчел. Так или иначе, он мог бы вернуться… или, скорее, отправиться вперед. Мог ли он убедить Этту остерегаться Софию и не заходить в проход?

Он сказал ей, что не мог спасти Элис, но будь он проклят, если не понял, почему она отказывалась в это верить. Должно быть, Этта действительно всем сердцем хотела спасти женщину.

Она бы хотела, чтобы ты просто уничтожил астролябию.

Возможно ли провернуть подобное? Если он удержит Этту от первого путешествия, то уже никогда не сможет найти астролябию. Исправит ли это все, оставит ли их там, где они начали? Или времени уже случалось разыгрывать с ними эту историю: бесконечный, самосбывающийся цикл страданий?