– Могу заверить тебя, что это не так.

– Она… она ушла навсегда, а вы стоите тут и говорите о ней, словно… словно вас волнует только то, принесет ли она вам пользу… – Он едва выдавливал из себя слова. – Почему… почему…

– Ушла навсегда? – резко оборвала его Роуз. – Расскажи мне, что произошло.

Николас кое-как рассказал. Все до последнего мучительного слова. И теперь не решался посмотреть женщине в глаза.

– Когда путешественники умирают, они не исчезают, – нахмурившись, проговорила Роуз, проводя рукой по боку своей лошади. – Если бы она умерла, проход в Дамаске обрушился бы от всплеска энергии, высвободившейся, когда время приняло бы во внимание ее неестественное присутствие здесь. Но это не так… в противном случае не прошла бы я.

Сердце Николаса так быстро забилось, что он задохнулся от боли:

– Это не… так?

– Как по мне, так она попала в складку… все, что ты услышал, или почувствовал, или увидел, было время, которое потянулось осиротить ее, когда в силу вступила новая временная шкала. Только путешественник может влиять на такие изменения – эти стражи, Терны, были путешественниками, не так ли?

Он кивнул. Если они в самом деле сели на хвост Софии, когда она следовала за Эттой с Николасом, то кем же еще им быть.

– Значит, это их присутствие спровоцировало изменение, – сказала Роуз. – Они не должны были быть частью исходного события – версии, в которой астролябию уничтожают.

– Почему временная шкала не изменилась немедленно, когда другие забрали астролябию? – спросил Николас.

– Потому что все еще оставался шанс, что она могла бы оказаться уничтоженной, и время бы наилучшим образом подкорректировало себя, сглаживая остальные неровности на временной шкале, вызванные их присутствием, – объяснила Роуз.

Николас не понимал, как такое возможно, разве что София пошла с Тернами, чтобы уничтожить астролябию, или был шанс, что она повредится или потеряется по пути в Дамаск.

– Если путешественник, предупреждавший меня, прав, изменения временной шкалы будут катастрофическими, – сказала Роуз. – Мы должны подготовиться к этому.

– А что все это значит для Этты?

– Ее отбросило в последнее событие, общее для всех шкал, перед тем как временная шкала изменилась.

– Почему это не коснулось вас? Почему не отбросило меня?

– Потому что мы оба родились до последнего общего года, – ответила она.

Николас потряс головой, пытаясь избавиться от этой тщетной надежды:

– Но… то же самое произошло с моим братом, когда он погиб… упал навстречу смерти.

Одна из бровей Роуз снова выгнулась:

– Тогда, возможно, он тоже выжил, хотя ты этого и не понял.

Выжил.

Николас не плакал с детства и не мог вспомнить, как это делается, но подозревал, что сейчас с ним происходит нечто подобное. Это казалось единственным объяснением давления, нараставшего внутри него, обрушившегося на него, словно волна. Его негромкая сила ошеломила юношу.

– Она не… – Слова дрожали, слетая с его губ. – Он не…

– Что касается Этты, думаю, она все еще жива. Рана, кажется, серьезная, но не смертельная, особенно если она может обратиться за помощью, – сказала она. – Большего сказать не могу.

– Поможете мне ее найти? – спросил он. – Как? Где она?

Выражение ее лица заострилось, она явно оценивала его:

– Кто ты ей?

– Тот, кто всегда будет ее защищать, – ответил он. – Тот, кто проводит ее до дома.

Роуз слегка улыбнулась, так по Эттиному, что ему пришлось прижать руки к боку, чтобы они не дрожали.

– Как тебя зовут?

– Николас. Николас Картер. – Несмотря на отвращение и ярость, он заставил себя коротко поклониться: – К вашим услугам, мэм.

С ее лица будто бы скололась часть льда, когда она снова ему улыбнулась:

– Боже, ты серьезно.