Лагона уходит несколько десятков человек, приходит больше. Кто-то погибает. Те, кто считает свое обучение оконченным, отправляются изучать мир. Затем каждый живет как знает. Говорят, что многих учеников отсылают к людям – тайно, разумеется. Но мне это неинтересно.

В его мыслях промелькнул знакомый образ – политика, и тут же повеяло искренней неприязнью.

Что ж, видимо, я все-таки нашла то, что не развлекает Лао.

Сомнительное достижение, конечно.

– А как ты думаешь… – начала было я и тут же забыла, что хотела сказать, потому что Лао меня обнял, пристроив голову на плече.

– Тсс, – произнес он тихо и засмеялся. – Тейт смотрит на тебя и на меня. Как ты думаешь, Трикси, как долго он выдержит и когда поднимется к нам?

– Как только придумает подходящий предлог, – вздохнула я. Тоже хотелось улыбаться, почему-то в груди появилось очень приятное ощущение, не то тепло, не то щекотка. – То есть почти сразу.

Разумеется, я оказалась права.

За что еще следовало поставить Ригуми памятник при жизни, так это за то, что он не поднимал нас рано утром, а позволял выспаться. Впрочем, рыжий все равно подскакивал ни свет ни заря, выдергивал из постели Лао с Айкой, и вся троица бодро учесывала выше по скале, тренироваться. Сквозь защитные барьеры они просачивались, как дурно воспитанные призраки. Итасэ, на чьих хрупких и нервных плечах лежали заботы об обустройстве лагеря, скрежетал зубами, но поделать ничего не мог.

Вторым, как ни странно, поднимался Маронг, прятался в каком-нибудь уединенном местечке, за деревом или за камнем, и там подолгу сидел в странной позе, уставившись в одну точку и напряженно сопя. Это у него называлось медитацией. Возвращался он к завтраку, взмокший и страшно довольный. Вообще, вдали от Лагона Маронг немного ожил и, хотя по-прежнему скупо отвечал на вопросы и сам первым не заговаривал, стал иногда улыбаться. Ригуми чередовал вечера, занимаясь по очереди то со мной, то с ним. Я никогда не лезла подглядывать, пусть и сгорала от любопытства.

Затем просыпался Итасэ, вершил в одиночестве гигиенические процедуры и шел готовить завтрак, транслируя на весь лагерь убийственное недовольство. Дивный мысленный фон гарантированно будил нас Лиорой, а пока мы умывались или сушили волосы, наконец поднимался Кагечи Ро – глубоко несчастный и хронически сонный до полудня…

Точнее сказать, так продолжалось одиннадцать дней, потому что на двенадцатый Ригуми Шаа безжалостно растолкал нас до рассвета и заставил совершить марш-бросок, которому позавидовала бы и Аринга. Мы бежали, и бежала прозрачная дорожка у нас под ногами – долго, в напряженном темпе. Небо, поначалу чернильно-черное, начало сереть и синеть. Силуэт гор приближался, становясь графически четким на фоне востока.

У мастера было потрясающее чувство времени.

На перевал мы поднялись ровно за минуту до того, как огненная корона солнца показалась над бесконечным океаном.

Над водой стелился молочно-лиловый туман; волны перекатывались под ним, с огромной высоты больше похожие на дрожь предвкушения. Терпеливо и безмолвно ждал рассвета изрезанный лагунами берег – темно-зеленый, с рыжей кромкой песка. Когда солнце вынырнуло из океана и ткнулось макушкой в раскаленное добела небо, то по воде выстрелила золотистая дорожка.

– Сейчас, – тихо произнес Ригуми Шаа.

И, словно откликаясь на его слова, под самой поверхностью океана показались вдруг тени, вытянутые округлые пятна. Они перемещались очень быстро – от горизонта к берегу, наискосок, целеустремленно и легко. Водная гладь напряглась – и вверх выстрелили фонтаны, отсюда кажущиеся крошечными, но вблизи, наверное, огромные. Солнце бледным золотом дробилось в них и стекало в океан.

Одна из теней напряглась и вынырнула, на несколько мгновений целиком очутившись в воздухе. Гладкое иссиня-черное тело, сдвоенные плавники, гибкий хвост… Неужели киты? Нет, слишком поджарые и ловкие…

Они давно уже скрылись в прозрачных водах, когда до слуха донеслась тягучая, пронзительная песня, похожая на звук огромной небесной трубы. В груди у меня что-то екнуло.

– Кто это? – хрипло спросила я. Голос отказывал.

– Глубинное диво, сойнар, – улыбнулся Ригуми. – Он отрицает любую магию, ибо сам является ею… Говорят, что сойнары – айры древности. Но я думаю, что у них есть души.

– Мне тоже так кажется, – тихо ответила я.

«Морские драконы», – пронеслась полуоформленная мысль-образ, такая рассеянная, прозрачная, незаметная, что сначала я