вот его папочка, судя по тому, что он припас для сынка «подходящую», по его мнению, невесту…

– Отец в курсе, – нехотя признался некромант.

Я никак не прокомментировала это его заявление, и Верджу пришлось пояснить:

– Я отрекся от рода. Так что твой жених сейчас без гроша в кармане и, может быть, даже уже без титула, если отец подсуетился и успел после нашего разговора вычеркнуть меня из семейного древа.

Что я испытывала, услышав это заявление? Многое. Сильнее всего давила на плечи вина. Семья – великая ценность, а Вердж из-за меня ее лишился. Некромант же воспринял мое молчание по-своему.

– Жалеешь, что согласилась? – В его словах не было ни злости, ни презрения, ни разочарования. Лишь печаль.

– Какой же ты дурак, – бросила в сердцах. – Я живу в стране, где титулы – не более чем дань моде, и мне они и даром не нужны. Но если ты, рассказав мне об этом, надеялся, что я откажусь от белого платья и марша Мендельсона – даже не надейся.

Некромант недоуменно уставился на меня.

– Зачем тебе саван?

– Какой саван?

– Ну, белое платье – это же саван. Я хоть и некромант, но мне таких жертв не надо.

Да, транслингва подкачала, не иначе. Я-то имела в виду свадебный наряд, а вот в этом мире оказалось, что платье невесты перед алтарем должно было быть бордового цвета. Вот и перевела транслингва сказанное мною как «саван».

За выяснением особенностей местной обрядовой цветовой гаммы мы незаметно дошли до порога общежития.

– Если невеста задумывается о цвете свадебного платья, значит, волноваться не о чем, – подытожил Мейнс.

Уже вечерело, и на небе робко выглядывал из-за облаков серп луны.

– До завтра, любимая, – прошептал Вердж и нежно обнял меня.

– До завтра.

Прощание было долгим, нежным и неоднократным. Я поднималась по лестнице, а в голове была каша. И все же я была счастлива. Абсолютно и бесповоротно.

Толкнула дверь и вошла в комнату.

В темноте, на моей кровати, сидел тот, кого я меньше всего ожидала увидеть

Седина, посеребрившая виски, прямая спина, надменный взгляд. Да, с Верджем они были похожи, но аналогия лишь внешняя, да и то если только в жестах, общем каком-то впечатлении. Но Мейнс-старший во многом походил на барракуду и вызывал столь же теплые чувства, как и этот хищный обитатель морских вод.

– Чем обязана? – Я старалась выглядеть внешне спокойной. Если он пришел, значит, ему что-то нужно. Хотя это «что-то» было столь же очевидно, как невинность девы на девятом месяце беременности.

– Признаться, госпожа Камаева, вы меня весьма неприятно удивили, – начал визитер. – Я, конечно, как один из наблюдателей процесса слияния миров знаю о вашей Родине намного больше, нежели мои соотечественники, в том числе и о нравах землянок. Но даже не мог предположить, что вы – столь опытная кокотка, которая нагло, решительно и бесповоротно вскружит голову моему сыну.

– У Верджа, как вы правильно заметили, голова, а не флюгер, чтобы какой-то ветер ее кружил, – решила-таки перебить обличительную речь, выдержанную в викторианском стиле.

В конце концов, я на своей территории. Выражаясь футбольным языком: «это мое поле», так что:

– Дорогой будущий свекр. – От последнего заявления Мейнс-старший аж закашлялся, но я не стала обращать на это внимания. – Знаете, там, откуда я родом, есть такая поговорка: за здоровье молятся, за счастье борются.

Вообще-то там и продолжение было, что любовью следует заниматься, а мечтам – сбываться, но решила – об этом технично умолчим.

– Значит, просто так вы от моего сына не отступитесь? – Мейнс задал вопрос скорее для проформы, а потом резко бросил: – Сколько?

Захотелось ответить знаменитой фразой, всю глубину которой мог отобразить только великий и могучий полуматерный: «Да пошел ты!» Но воспитание – это привычка использовать интеллект, даже тогда, когда чешутся кулаки.

– Скажите, а вы счастливы в браке?

Мой вопрос если и удивил собеседника, то виду он не подал, а я продолжила:

– Только ответьте честно. Хотя бы здесь и сейчас. Не мне. Себе.

– Это не имеет отношения к нашему разговору. – Мейнс напрягся.