– Агнцы, – буркнул он, отворачиваясь. – Эти проклятые агнцы… Тревожат они меня.

Очинив и аккуратно уложив в пенал перья, плотно закрыв чернильницу, Кристиан сложил густо исписанные листы бумаги в походный сундучок. Бумага была местная, шаттенбургская, довольно дрянная – буквы частенько расплывались, несмотря на все старания. А вот чернила – те самые, на которых он сэкономил даллер, – и впрямь оказались хороши. Во всяком случае, с пальцев их удастся оттереть еще не скоро, авось и на бумаге будут держаться не хуже. Досадно лишь, что приходится такую роскошь переводить на записи вроде сегодняшней… Кристиана передернуло при воспоминании о том, чего нагородил поляк в допросной. Еще меньше хотелось вспоминать ожесточение на лице отца Иоахима.

Юноша потянулся, зевнул и покосился на постель. Нет, спать нельзя: хоть и вечер скоро, но может случиться, что позовет святой отец или еще какая-то надобность возникнет. Может, тогда хотя бы поесть? За весь день ни крошки во рту не побывало.

Жена хозяина «Кабанчика», Магда Хорн, сообщила, что может подать ячменную кашу, яичницу на сале, вареную репу с горохом и капустный суп с мясной обрезью. Еще есть сушеная рыба и козий сыр. Ну и хлеб, конечно.

Кристиан даже растерялся от широты выбора.

– А что делать-то, – посетовала хозяйка и тяжело вздохнула, – на улицу выходить боязно, вот и не вылезаю из кухни. Наготовила, да. Может, народ хоть пожрать заглянет, а то совсем тоска. Ваши-то, гляди-ка, тоже попрятались.

И в самом деле бойцы, приехавшие с фон Ройцем, сидели в комнатах наверху. Большая часть отдыхала после налета на монастырь. У юноши сперва в голове не укладывалось, как это можно – ворваться с мечами в святую обитель. Но Микаэль, перекинувшись словом с наемниками, посмурнел и коротко объяснил Кристиану: похоже, если и была прежде святость в Ротшлоссе, нынче ее там с фонарем не сыскать. От этого на душе стало еще поганее. Вот и наемники боятся. Еще и пьют, поди, со страху- то.

– Ага, – подтвердила Магда, – уже шесть кувшинов пива усосали. А уж кувшины-то у меня в полведра и пиво – самое крепкое в городе.

Боятся, значит, наемники. Творится в городе не пойми что, вот и напуганы все… кроме него. Он с удивлением поймал себя на этой мысли. И впрямь ведь – не боится! То есть страх-то, конечно, никуда не делся, только теперь доходит до Кристиана точно крик через пуховую подушку – вроде и кричат, а поди-ка услышь да пойми, откуда. И это – с внезапной ясностью понял юноша – уже давно так: еще с того часа, как он побывал в землянке у «птенцов» отца Теодора. Они словно разделили общий страх на всех, и стал тот маленьким, неопасным. Интересно, а Перегрин боится?

Странный этот Перегрин. На беспризорника не похож, да и лет ему уже не так мало, чтобы по улицам зазря болтаться: кто-то из родни должен непременно к делу пристроить – пусть на кусок хлеба зарабатывает. А еще у паренька изменилось лицо, когда Кристиан произнес слово, сорвавшееся с губ умирающего священника. Будто «Ворг» для него имел какой-то смысл.

– Ну так что есть-то будешь? – прервала его размышления Магда Хорн.

Юноша, перебрав на ладони медяки, вздохнул:

– Кашу. Сыр. И молоко.

Хозяйка поставила на стойку глиняную миску с кашей, положила рядом ломоть хлеба с толстым куском сыра, налила в кружку молока из крынки. Потом поглядела на послушника, на его запавшие щеки, покачала головой и добавила в кашу с полдесятка жирных шкварок, полила растопленным салом со сковороды.

– У меня денег всего…

Магда только рукой махнула:

– Иди лопай. А то, глядишь, ветром унесет.

Устроившись за столом в самом углу зала, Кристиан принялся за еду. Сперва он намеревался поесть в комнате, но оставаться в одиночестве не хотелось. Впрочем, и здесь народу было немного: топталась у очага хозяйка, в противоположном углу сидели над кувшином пива двое горожан, да мела веником пол одна из служанок.

«Все-таки лучше, чем одному», – подумал юноша… и сыр едва не встал ему поперек горла, когда с громким топотом по лестнице спустился Оливье Девенпорт.

Наверное, все же стоило пойти к себе. Наемник был ему неприятен с самой первой их встречи. В его жестах, в манере говорить, даже в том, как он смотрел на других людей, чувствовалось, что чужая жизнь для него – дешевле медяка. Наверное, иначе и быть не может, если человек два десятка лет кормится с меча. Но Микаэль-то совсем не такой.

Тем временем Девенпорт прошел к стойке и потребовал пива. Магда Хорн сняла крышку с изрядного бочонка, зачерпнула оттуда глиняной кружкой, поставила перед капитаном. Тем же манером наполнила вторую посудину, накрыла ее ломтем хлеба с сыром.