научился, играя с ним. Светловолосый оказался на диво силен и, уже умирая, упрямо размахивал своей заточенной железкой, старался хотя бы зацепить ею врага. А он, уворачиваясь от несмертельных, но болезненных уколов холодной стали, все пил и пил чужую жизнь – медленно, со вкусом. Разум воина был темноват – словно освещаемая свечой убогая хижина, но сколь мощно полыхали чувства: гнев, ярость, ненависть!

Поневоле вспомнилась и самая сладкая добыча того вечера – старик. Воспоминания, что тот лелеял всю долгую жизнь, последние мысли о каких-то детях и… Ну конечно, самое важное! Юноша, о котором старик старался не думать, образ которого до последнего мгновения скрывал, прятал в самых дальних закоулках своей памяти. Эти двое не были родней, знали друг друга едва пару дней. Почему же старый жрец, уже пребывая на пороге смерти, так старался защитить от охотника именно его – почти незнакомого человека?

А потом Ворг и сам увидел того юношу – во дворе, когда выскочил из дома. Он смотрел на него всего лишь миг. Блеск сути – темная зелень с едва заметным голубым отливом – и впрямь показался ему необычным, но стоит ли эта добыча того, чтобы начать на нее охоту? Слишком слаб, чтобы быть интересным противником, слишком молод, чтобы оказаться достойным лакомством. Вот только зелень с голубым… Любопытно, любопытно! Но, может, не отвлекаться на случайную цель, сосредоточиться на поиске Идущего? Выследить, узнать, а затем – поглотить, впитать, усвоить! Получить всю его силу!

Что это там, вдалеке? Неужели… да! Синий сполох! Почти в центре скопища жалких домишек, что местные зовут городом. Идущий? Скоро он узнает наверняка!

Ведомый жаждой и страстью, что была много сильнее жажды, Ворг устремился сквозь тьму.

Когда Кристиан вышел на крыльцо, француз уже пропал из виду. И замечательно, иначе юношу и впрямь бы вырвало. Все еще было не по себе от того отвратного ощущения, испытанного при взгляде на наемника. Что на него нашло? Морок? Наваждение? Или – послушника передернуло – он увидел сущность Девенпорта, состояние его души? Но – как?!

В который уже раз Кристиан подумал: с городом что-то не так. И дело вовсе не в жутких происшествиях. В конце концов, даже смерть – это всего лишь дверь в жизнь вечную, а потому истинный католик не убоится кончины тела. Но вот в чем беда: за последние несколько дней юноша наблюдал, как меняется вроде бы уже знакомый ему человек, и отнюдь не в лучшую сторону. Ладно барон – мягкому сердцем не место среди воинов короны. Девенпорт – тот и вовсе походит на хищника, вот-вот готового вцепиться в горло ближнему. Но отец Иоахим… Во время допроса служитель церкви словно жаждал крови, и казалось, плененного поляка от безжалостной расправы спасло лишь присутствие фон Ройца. Как же так?!

Погруженный в свои мысли, Кристиан медленно спустился с крыльца, пошел вдоль длинной стены постоялого двора, сложенной из толстенных, в два обхвата, потемневших от времени бревен.

В самом городе день ото дня становится все мрачнее. Будто среди горожан ходят нечестивые и злые – те, кто не заснет, если не сотворит зла; у кого пропадет сон, если он не доведет ближнего до падения; кто ест хлеб беззакония и пьет вино хищения.[74]

Люди стараются пореже выходить на улицу, меньше стало детских стаек, и кумушки уже не судачат на рыночной площади. Даже песен не слышно. Когда они только прибыли в Шаттенбург, на подходе к «Кабанчику» гостей города встретила рвущаяся из окон разухабистая «In taberna»! Ее знал даже он, выходец из глухой деревни, ни разу не пригубивший ничего крепче причастного вина, – что уж говорить о завсегдатаях кабаков всего христианского мира! А сейчас… сейчас люди словно боятся произнести лишнее слово, и весь город замер в тревожном ожидании.

В этот самый миг откуда-то донесся до юноши негромкий голос. Песни этой Кристиан никогда не слышал, но сразу стало ясно: она о любви. Грустная… Но у кого-то из горожанок хотя бы хватает духу и сил, чтобы петь.

Песня лилась, протяжная и печальная. Что-то о рыцаре и влюбленной в него деве-тролле. Прямо как в легенде или сказке. Юноше вспомнилось, как вечерами они с братьями-погодками, улегшись рядком на топчане и натянув пошитое из лоскутиков одеяло до самых носов, слушали сказки, что рассказывала мама. Отец, мастер на все руки (его так и звали в деревне: Карстен-умелец), в это время плел сеть для местных рыбаков или вырезывал ложки из чурочек. Мама, слывшая лучшей вышивальщицей в округе, сноровисто работала иглой, и тянулся по холсту узор, распускались на ткани рукотворные цветы. Потрескивала свеча на столе, метались по стенам и потолку тени, а они, слушая тихий мамин голос, воображали себя то победителями драконов, то ловкачами, облапошившими хитрющих горных гномов, то счастливцами, отыскавшими ведьмин клад и сумевшими унести ноги. И хоть никогда не жили они богато, теперь-то Кристиан понимал: те времена были дороже золота.

Родных не стало, когда ему исполнилось десять: сперва болезнь прибрала Эрика и Штефана – всего за неделю. Следом ушла и