– Ротшлосс, – эхом откликнулся фон Глассбах.

– Именно. Тот самый, по пути из которого едва не погиб Николас.

Интересно, почему Ругер упомянул лишь о мужском монастыре, но не сказал про обитель цистерцианок и матушку Агнессу? Впрочем, дети говорили про монахов – не про монахинь, а значит, искать ответы нужно именно в Ротшлоссе, у бенедиктинцев. Барон хищно улыбнулся.

– Что же вы теперь намереваетесь делать? – негромко спросил бургомистр.

– Скажем так: мои полномочия распространяются не только на Шаттенбург. Вот только людей у меня маловато.

Фон Ройц видел, что у городского главы бегают глаза и чуть подергиваются уголки рта: тот нервничал и, по всей видимости, готов был вот-вот принять какое-то важное решение. Ойген не ошибся.

– Понятно, – улыбка у Ругера вышла несколько дерганой. – А что вы скажете, если… я предложу вам помощь города?

– Помощь в чем? – уточнил барон, хотя уже предполагал ответ – и был, без всякого преувеличения, решением собеседника удивлен.

– Вы считаете, что с монастырем связано нечто недоброе. Если ваши подозрения обоснованны, то я, как бургомистр, конечно же, не могу оставаться в стороне. Поэтому готов отправить с вами… скажем, два десятка стражников – в помощь.

Фон Ройн прищурился:

– С чего бы это?

– Наш город ни разу не запятнал себя недоверием имперских властей. И я не хочу быть первым, кто вызовет недовольство престола.

Ответ был правильным, обтекаемым – и слишком быстрым. Не говоря уж о том, что фон Глассбах лгал. Барон фыркнул.

– Знаете, Ругер, а ведь об уме человека можно судить и по тому, считает ли он других глупее себя. Совсем недавно недовольство имперских властей не заботило вас настолько, чтобы лезть на рожон, лишь бы недовольства этого избежать. А тут вы предлагаете помощь, хотя я даже не успел вас о ней попросить. Ротшлосс для вас – кость в горле? Почему?

– Я лишь хочу помочь, – нахмурился бургомистр. – Такой ответ для вас слишком прост?

Он не собирался признаваться барону, что у него с обителью свои счеты. Монастырская мельница была похуже, чем городские, но немало крестьян из окрестных деревень везли зерно к бенедиктинцам. А еще у монастыря имелась лесопилка на Минцене. Брали монахи за помол зерна и роспуск бревен ничуть не дешевле, чем цеховики, и ехать к ним было дальше, но дурни деревенские, в иных обстоятельствах готовые удавиться за лишний геллер, все-таки пускались в неблизкий путь. Мол, в городе одна скверна, того и гляди обжулят, а монахи – люди святые. Болтали, что хлеб из смолотой на монастырской мельнице муки получается пышнее, а напиленную у монахов доску древоточец не берет. Чушь собачья, конечно, Ругер сам проверял, но ведь верят! А тут пошли слухи, мол, настоятель Герман задумал построить в верховьях Киефера еще и бумажную мельницу – значит, городские доходы снова упадут. Вот уж и вправду, где монах пройдет – там трава не растет. И как же тут не воспользоваться ситуацией?

– Ну хорошо, – примирительно поднял руки барон. – Дареному коню…

– Вот только что скажет об этом отец инквизитор? – поинтересовался Глассбах.

Ойген пожал плечами.

– Когда он узнает, спорить будет уже поздно.

Бургомистр помолчал, постукивая по столу костяшками пальцев. Потом вдруг сказал:

– Есть еще кое-что, барон. Вы вот считаете, что чудовище существует…

Фон Ройц молчал, не прерывая.

– Знаете, в городе есть странный человек. Старик уже, жизнь свою положил, собирая старые свитки и книги, они ему заменили все, даже семью. Его порой неделями не видят, он немного… не в себе: забывает даже поесть, а платье не менял уже лет десять. Но, если прежде горожане сталкивались с чем-то… чем-то чудовищным, возможно, ему известно об этом.

– Что ж, – задумчиво сказал Ойген. – Может, это и впрямь окажется полезным. Спасибо… дружище Ругер.

Фон Глассбаху показалось, что впервые в этих словах он не слышит иронии. Что это – хороший знак? Он вздохнул. Поживем – увидим.

Мясо истекало горячим кровяным соком. Привередливый едок сказал бы про него «на треть сырое», но Мареку так даже нравилось. На крепость зубов он не жаловался.

– Что ты там делал – на площади?

Юноша застыл, сомкнув челюсти на курином бедре. По-волчьи дернув головой, оторвал кусок, проглотил не жуя и медленно