взъерошенный мальчишка в веревочных сандалиях, коротких полотняных штанах и рубашке, усеянной заплатками. Остановившись у подножия лестницы, запрокинул голову:
– Перегрин, ну где ты там? Давай спускайся! Наши все здесь! И дядя Теодор…
Он осекся, вгляделся в незнакомого парня, вокруг которого сгрудились дети.
– Ты не дядя Теодор, – прищурился мальчишка, отступив на шаг.
Кристиан увидел и его токи чувств: нити невесомой серой «пряжи». Недоверие и страх – понял послушник. Мальчик опасался его! Он потянулся к этим колышущимся нитям – потянулся не руками, но самой своей сутью. И дотронулся – осторожно, едва ощутимо.
Беги, Пауль!
Кристиана пронзила холодная игла. Он сжал серую нить крепче и ощутил, как она тает, как заполняющие его тепло и свет заставляют грязную «пряжу» рассыпаться призрачным прахом. Одна из нитей соединяла Пауля с Альмой. Ну да, они же спаслись тогда вдвоем! Борясь с накатывающей слабостью, юноша коснулся и ее…
Нить делалась все тоньше, все короче, все прозрачнее. Наконец исчезла совсем. Пауль зажмурился, провел рукой по лицу. Под рукой тихонько, с облегчением вздохнула Альма.
– Нет, я не дядя Теодор, – юноша устало качнул головой. – Увы, нет.
Чудесное ощущение единства с миром уходило, гасло, таяло. Кристиан вдруг ощутил себя разбитым, по телу разлилась свинцовая тяжесть, до невозможности захотелось спать.
– Дядя Теодор больше не придет, – пробормотала Бруна и шмыгнула носом.
– Что-о?! – выкатил глаза мальчик. – Да вы чего, белены объелись? Почему… почему не придет?
Голос Пауля дрогнул, словно он уже предчувствовал ответ и боялся того, что услышит. Тут на его плечо легла ладонь паренька, спустившегося за ним следом, – наверное, того самого Перегрина.
– Так бывает, что люди уходят, – негромко сказал тот. – Уходят совсем.
У Пауля опустились руки, нижняя губа мелко задрожала. А Перегрин… он на мгновение сжал его плечо, и глаза мальчика чуть осоловели, а скорбная морщинка на лбу разгладилась. Кристиан заметил это, но ему было слишком трудно думать сейчас об увиденном. Глаза слипались, веки тяжелели.
– Ну что, друзья, знакомиться будем? – улыбнулся вдруг незнакомец, и от этой улыбки будто морской свежестью пахнуло, а усталость юноши начала развеиваться, как утренний туман под лучами солнца. – Меня Перегрином звать.
– Бруна… Альма… Ян… – Дети хлопали глазами, потягивались, зевали, словно со сна.
Они глядели на странного гостя доверчиво – гораздо доверчивее, чем в первый раз на Кристиана, – будто знали его давным- давно. И – странное дело! – куда-то исчезли скорбь и боль, только что одолевавшие их. Словно не минуты прошли с момента, как услышали они горькую весть, а дни, даже недели.
И никто, казалось, не удивился тому, что новый их знакомец вдруг стал распоряжаться в обиталище беспризорников совсем по- хозяйски. Он как-то особенно ловко разжег огонь в мазаной печурке, вручил Яну с Паулем по ведру и отправил ребят за водой к колодцу.
– Ну и грязюку вы тут развели! – сказал он, приглядевшись к сваленным на нарах одеялам, и тут же послал Ларса и Альму эти одеяла вытрясать. Те подчинились без вопросов, хотя, на взгляд Кристиана, одеяла были ничуть не грязнее тех, которыми гостей снабжали в «Кабанчике».
Даже упрямец и бузотер Грегор, получив указание сходить за дровами, поартачился больше для виду, а потом вооружился колуном и поднялся наверх. Минуту спустя со двора склада уже доносились звонкие удары и стук раскалываемых поленьев. Проводив взглядом мальчишку, Перегрин уселся рядом с Кристианом.
– Ты приглядываешь за ними? – негромко спросил он, и в голосе его послышалась странная теплота.
– Нет. За ними присматривал другой человек. А теперь его нет.
– Умер, – полуутвердительно-полувопросительно сказал Перегрин.
– Его убили, – произнес юноша ровным голосом, хотя по сердцу словно полоснули ножом. – Кто-то. Или… или что-то.
–
