– Все равно глупо, ведь ты остался жив и теперь знаешь, кто на тебя напал. Никогда не следует пренебрегать чужой удачей.

Николас позволил себе слабую улыбку, которая не ускользнула от внимания фон Ройца.

– Ага-а, – протянул тот, – не только удача тебе помогла…

Порывисто вскочив, барон подошел к министериалу и вдруг сунул кулаком ему в грудь. Под пропыленным, измазанным засохшей грязью жиппоном глухо лязгнуло.

– Ловка-а-ач… Вот за это – хвалю.

Удача… Если бы тот камень попал точно в цель, не спасла бы никакая кольчуга. В последний миг Николас сумел отскочить, позволив обломку гранита лишь скользнуть по груди. Отделался огромным синяком на ребрах. И увернуться от летящей глыбы можно было, лишь прыгнув в треклятый овраг – на торчащие из склона каменные уступы и когтистые пальцы скрюченных, но чертовски крепких сосен. Вот тут уж Провидению работы хватило.

– Источник… Клянусь кровью Христовой, если у аббата и была причина заткнуть тебе рот, то это она.

– Я было подумал о том же, но… не сходится, экселенц. Про него я услышал лишь нынешним утром, а Голиаф приходил ко мне вечером накануне. Получается, меня приговорили уже вчера. И за что-то другое.

– Нет-нет, – барон прошелся по комнате, в возбуждении потирая пальцами подбородок. – По всему видать, настоятель – человек предусмотрительный, и твоего… Голиафа приставил к тебе загодя. Чтобы тот за тобой приглядел. А судьбу твою брат Герман решил утром. Ведь не просто так он почтил тебя второй беседой и про отшельника болтал.

– Время тянул, – пробормотал Николас.

– Смекнул наконец. Крепко же твоей голове досталось, мальчик.

– Выходит… вы мне верите, экселенц.

Фон Ройц остановился у витражного окна, обернулся к вассалу и смерил его взглядом сквозь насмешливый прищур.

– С давних пор есть лишь два советника, достойных моего доверия: это мой разум и моя интуиция. Сейчас оба они кричат, что ты прав. Другой вопрос, как нам теперь поступить?

– Возможно… никак? – При этих словах уязвленная гордость Николаса встала на дыбы, но он заставил ее отступить – так решительный полководец одним лишь взмахом руки усмиряет ропот в недовольном войске. – Что бы ни скрывали монахи, едва ли их тайны имеют отношение к нашему делу.

– Как знать, как знать… Что сам думаешь про этот Источник?

Откровенно говоря, думать было больно и тошно, но барон, к счастью, ответа и не ждал.

– Ступай, мальчик. Ты на ногах едва стоишь. Я пошлю за лекарем, и, когда он с тобой закончит, ложись, отдыхай. Сон для воина – это целебный елей.

– Экселенц, я…

– Скажу Карлу, пусть проследит, чтобы ты именно так и сделал. И потом мне доложит.

– Да, экселенц.

Николас вздохнул с облегчением: ничего не остается, как смириться, и это, что уж греха таить, для его головы и помятых ребер сейчас очень кстати.

Дверь за Николасом давно закрылась, а Ойген фон Ройц все смотрел на дубовую створку, полировал взглядом блестящую бронзовую ручку.

Источник, источник… Город процветал, пока в здешних горах добывали серебро, потом жила истощилась, и весь Шаттенбург едва не стал историей. Но что, если монахи нашли другую жилу? Если тайно поднимают из шахты драгоценную руду и отливают слитки? А может, уже чеканят монету – ту самую, с профилем святого Варфоломея?

Если городская казна вновь наполнится звонким серебром – своим серебром! – Шаттенбург ожидает новый подъем. Из провинциальной бесприданницы он чудесным образом превратится в богатую невесту, ради благосклонности которой знатные женихи вполне могут и за кинжалы схватиться.

Он встал и прошелся по кабинету, не переставая напряженно размышлять. Серебро там или что-то другое, но оставлять безнаказанным нападение на Николаса нельзя. Обители бенедиктинцев и цистерцианок в этих краях хорошо известны, их настоятели имеют здесь немалое влияние, но фон Ройц – посланец императора, и, когда по приказу одного из владетелей Шаттенбурга пытаются убить его министериала, это бьет не только по барону, но и по самому императору.

Усмешка на губах Ойгена фон Ройца превратилась в тигриный оскал. Какой-то ничтожный бенедиктинец возомнил, будто может безнаказанно отсечь правую руку рыцарю короны!.. Что ж, барон не знает аббата Германа, но совсем не прочь подержаться за его