добротная.

– И другого следа не видно, – заметил Оливье. – А с кожевником, если трактирщику верить, ехал еще работник…

Они переглянулись, и Девенпорт двинулся дальше по следу. И без слов было ясно, о чем подумали все трое: небось тот парень, что сопровождал господина Фейраха, и обвил горло хозяина веревочной петлей. Самые простые объяснения чаще всего и оказываются самыми верными. Позарился слуга на хозяйские денежки – обычная история.

– Воза тоже нет, – рассуждал на ходу Проныра. – Стало быть, не своими ногами малый ушел. А если лошадь крепкая и сам он не дурак, то воз еще до города куда-нибудь в овраг пихнул, теперь верхами едет. Все одно небось поймают, станет одним глупым висельником больше на этом свете.

Оливье усмехнулся. Если бы он три года назад не приметил этого ловкача среди прочего наемничьего сброда, Рольф небось давно уж сам украсил бы своим мертвым телом какую-нибудь силезскую осину.

Отведя рукой пышные еловые лапы, Девенпорт вдруг застыл на месте. Все простые объяснения разом вылетели у него из головы.

– Нашел, гауптман?

Проныра сунулся вперед, глянул… и невольно попятился. Рука наемника, никогда не дрожавшая, если ей приходилось провести ножом по горлу ближнего, мелко тряслась, творя охраняющий крест.

– Матерь Божья, святая Дева…

– Капитан, merde, – процедил сквозь зубы Девенпорт. – Сказано тебе, капитаном меня зови, швабское отродье.

Иногда простые объяснения ни черта не стоят.

Все финансовые записи бургомистр предоставил фон Ройцу без лишних вопросов. То ли он не чувствовал за собой никакой вины, то ли был готов на все что угодно, лишь бы мрачные гости поскорее убрались из его города. Впрочем, скорее всего, верны были обе догадки – никаких особых погрешностей в записях фон Ройц пока не нашел. И, в общем-то, в городе, выкарабкивающемся из трясины упадка, дела и должны идти примерно так. Обороты сравнительно небольшие: хотя понемногу и растут год от года, но до городов, входящих в Ганзу[42], Шаттенбургу еще ой как далеко. Вот если бы при таких оборотах барон, глядя в окно, видел утопающие в роскоши дома ратманов и купцов, тогда был бы повод для беспокойства.

Однако вид из окна открывался вполне прозаический: даже жилища самых богатых горожан на фоне иных кварталов Бремена или Лейпцига смотрелись более чем бледно.

– Сроду бы не подумал, что расследование может проводиться так, – криво улыбнулся инквизитор, глядя на заваленный бумагами стол.

– А, это вы, отец Иоахим… Входите.

Ойген устало откинулся на круглую спинку довольно неудобного кресла и потянулся. Отодвинул в сторону грифельную доску, на которой вел счет, будто заправский ломбардец, окинул взглядом груды свитков и тяжеленные бухгалтерские книги, в которые бургомистр и ратушные писари год за годом прилежно заносили суммы городского расхода и дохода, прибыли от ярмарок и подати. От геллеров и даллеров рябило в глазах, но фон Ройц лишний раз поблагодарил Провидение и свою матушку за то, что получил приличное воспитание и поднаторел в арифметике.

– До некоторых пор я и сам бы о таком способе не подумал, – продолжил барон. – Но жизнь предоставила мне массу возможностей убедиться, что преступления, в первую очередь, совершаются из-за денег, даже когда эту причину стараются скрыть рассуждениями о чести и высших интересах. Значит, искать след преступления стоит поближе к деньгам – и куда уж ближе, чем записи о доходах и расходах? Да и – согласитесь, такой способ не в пример мягче всем известного и многими любимого: волочь в холодную, потом уголья к пяткам, сапоги испанские, иглы под ногти. А так, – Ойген обвел рукой стол, – тише, спокойнее. И чище.

Николас, тихонечко сидевший в углу и правивший оселком клинок, чуть слышно фыркнул.

– И как, – инквизитор опустился на жесткий стул, – нашлись следы?

Барон неопределенно покрутил пальцами в воздухе.

– То есть нет?

– Позвольте, святой отец, но полной уверенности в том, что преступление против короны действительно свершилось, у нас и не было. Имелись лишь подозрения, но они могут оказаться ошибочными, никакого заговора нет, и наш визит сюда – лишь пустая трата времени.