Девенпорт смотрел на лица, темные от загара и осунувшиеся от каждодневной работы. Крестьяне прятали глаза, но он и так знал, что в них сейчас скрывалось.

Тревога. Мрачная, угрюмая тревога. Они еще толком не поняли, что прочитал незнакомый всадник, до них еще не вполне дошел смысл произнесенных им слов, а в душах людей уже поднял голову, закопошился на дне рассудка серый и скользкий страх. Они привыкли: любые вести, приезжающие на крепких лошадях под стук притороченных к седлам щитов и тяжкое позвякивание кольчуг, обычно сулят беды, в лучшем случае – новые тяготы. Таких вестей мужику всегда следует бояться. Может, ничего страшного и не случилось вовсе, но он – мужик – лучше согнется заранее: так легче сдержать натиск судьбы, не сломаться под ее гнетом.

«Ну теперь не зевайте, землерои! – мысленно воззвал к ним Девенпорт. – Чешите в город во все лопатки, целуйте в зад отца инквизитора! Доносите, пока не донесли на вас самих!»

Как всякий человек неблагородного происхождения, сумевший выбраться из колеи предначертанного и проложить через великую равнину жизни свою собственную дорогу, Оливье искренне презирал тех, кто безропотно ехал по пути, назначенному им судьбой.

Оторвав взгляд от медленно расходящихся с площади крестьян, француз посмотрел в безоблачное небо. Никак уже к полудню время подходит, а поручение барона выполнено лишь наполовину.

– Эй, гауптман, – позвал из-за спины сиплый голос.

– Капитан, Проныра. Ты вроде не полный дурак, пора бы уж запомнить.

– Как бы брюхо чем набить? – спросил наглец, пропустив начальственное замечание мимо ушей. – А то до вечера небось мотаться…

– Ничего, помотаешься, тебе только на пользу.

Окончательно забыв о деревенских, Оливье повернулся к своим людям – троим мечникам из охраны барона, которых он прихватил с собой. Один из них – узкоплечий малый с копной рыжих волос на непокрытой голове – нагло скалился во весь широкий щербатый рот. Двое других мрачно косились на товарища, знали: с Девенпорта теперь станется удержать их в седлах до самого заката. Просто чтоб в другой раз никто из парней не вякал без разрешения. Их хмурые рожи заставили капитана усмехнуться:

– Сейчас все равно в город возвращаться – там и поедим.

– Ну хоть пива кружку-другую, а? – Ободренный усмешкой Девенпорта, рыжеволосый Рольф по прозвищу Проныра рискнул повторить попытку. Ему повезло – командир, под кольчугой которого уже становилось жарковато, и сам подумывал о чем-нибудь пенистом и холодном.

– Merde[41]! Ладно, по одной – и в дорогу.

Благо харчевня – вот она, три шага сделать до дверей. Внутри оказалось сумрачно и душно. За одним из столов сидели двое мужиков довольно-таки прохиндейского вида – они о чем-то шептались и поочередно ныряли ложками в миску с ячменной кашей. На вошедших солдат оба зыркнули с явной опаской, а когда Девенпорт прищурился в их сторону, мужики прекратили есть – как видно, аппетит потеряли.

– Кто такие? – прямо спросил Оливье. – Чего здесь торчите, на площадь не вышли, как было велено?

– Мы не здешние, господин, – забормотал один из любителей каши – бородач лет сорока. – Подмастерья мы у Дитриха, коваля с кузнечного ряда, он нас сюда прислал-то. Туточки эта… кожевник из Фучсдорфа кажную неделю приезжает – торговать, а Дитриху евонные кожи…

– Почему не слушали послание отца инквизитора о покаянных днях? Или каяться не в чем?

– Мы слушали, господин. Мы к окошку, к окошку-то к самому подошли, а потом уж, как ты закончил, и отсели сызнова – потрапезничать.

– Ну-ну-у, – со скрытой угрозой протянул Девенпорт, – трапезничайте покуда… подмастерья. Эй, хозяин тут есть?!

На его крик из чадной кухни выскочил тощий, точно жердь, детина. Вытирая пальцы о длинный серый фартук, он просеменил к гостям.

– Денек добрый, господа, денек добрый! Не услыхал я, как вы вошли, – маслице в лампады доливал, маслице, вот…

– Как твое коровье стойло называется? – поинтересовался капитан, с пренебрежением оглядываясь по сторонам.

– «У Хейнрика», господин.

– Ты и есть Хейнрик?

– Хейнрик, господин. Но тот Хейнрик, что имя заведению дал, – он моим дедом был. И отца Хейнриком звали, а уж он и меня назвал в дедову память: Хейнрик.

– Надо думать, сынка своего ты так же назовешь? Чтобы ему ни название, ни вывеску менять не пришлось, а?