– Сам виноват, – Кристиан улыбнулся сквозь слезы облегчения. – Не отнял бы у меня мешок, был бы я уже далеко.

На это Микаэль только фыркнул и вышел за дверь. Но всего несколько минут спустя вернулся: в одной руке он держал широкую миску с кусками сыра и нарезанной ломтями овсяной кашей,[79] в другой – две кружки с теплым молоком.

– Что это ты делаешь? – спросил первым делом.

– … sed libera nos a malo. Amen,[80] – чуть слышно выдохнул Кристиан и крепко зажал в руке серебряный крест – так, что острые кромки больно врезались в кожу. С ужасом он ожидал возможных последствий, но, кроме этой боли, не почувствовал больше ничего. – Так… пустяки, – пробормотал юноша.

Недоверчиво покосившись на него, Микаэль поставил еду на столик.

– Давай наворачивай. А потом уже к барону пойдем.

Пересказ ночной беседы с загадочным чужаком фон Ройц выслушал со стоическим спокойствием. Кристиан ждал чего угодно – скепсиса, ярости, удивления, даже испуга, но на протяжении всего рассказа барон не проронил ни слова и лишь изредка, когда юноша запинался, жестом поощрял его продолжать.

Наконец Кристиан закончил. Ойген молчал: сидел на высоком подоконнике, глядел на улицу и покачивал ногой в юфтевом сапоге. Щегольские серебряные бубенчики на подоле темно-коричневого парчового тапперта чуть слышно позвякивали в такт движениям.

«Понял ли он вообще, о чем я ему говорил?» – подумал юноша, но тут же одернул себя: прежде барон не давал повода усомниться в своем уме.

Тем временем фон Ройц легко соскочил с подоконника, заложил руки за спину, мягко перекатился с подошв на носки и обратно.

– Первая часть рассказа не сильно расходится с тем, что сообщил Девенпорт. Но вторая… Значит, другие миры? И путешественник, способный странствовать меж ними? Что это вообще значит? Вроде как захотел – и очутился в Московии? Или в Палестине? Но только под другим небом – так, что ли?

– Смахивает на горячечный бред, – негромко произнес Николас.

Когда Кристиан попросил барона о беседе, тот оставил министериала в комнате. За минувшие дни послушник общался с этим человеком очень мало, но понимал, что фон Ройц ему доверяет, а тот его доверие оправдывает. А еще Николас смел, ловок, находчив и на редкость удачлив: вспомнить хотя бы засаду, в которую он попал по пути из монастыря. Но насколько значимо для властного сюзерена его мнение?

Бросив взгляд на Николаса, барон огладил пальцами бородку.

– Звучит и в самом деле дико… Вот только в этом городе я за неделю навидался такого, чего за всю жизнь видеть не приходилось. Так что пока поставим вопрос иначе. Скажи мне, юноша, что обо всем этом думает отец Иоахим? И что думаешь ты сам?

Кристиан судорожно вздохнул. С чудовищем-то ясно, но как насчет Перегрина? Он человек? По всему выходит, что нет. Ангел? А ну как все-таки демон, бес, посланник преисподней? И если демон – в этом и был главный, невысказанный смысл вопроса барона – кем же тогда считать тебя, Кристиан? Ведь странник говорит, будто и ты обладаешь теми же удивительными умениями, что он приписывает себе!

Святые угодники, кто этот Перегрин?! Если Господь сотворил человека по образу и подобию своему, то по чьему же подобию сотворен чужак?!

Пока Микаэль ходил за завтраком, Кристиан успел прочесть «Pater Noster», сжимая в руке нательный крестик, полученный еще при крещении. И его не тошнило кровью; не рвалась из горла богохульная брань; не мучила жуткая боль, как должна была она мучить одержимого бесами; не расточился он вонючим дымом, как прислужник врага рода человеческого. Но окончательно успокоиться юноша не мог: ведь враг хитер и не зря зовется отцом лжи – быть может, он лишь посмеивается, глядя на его наивные усилия?

– Я не знаю, что думает отец Иоахим. Но, признаюсь, мне нет до этого никакого дела.

– Отчего же? – В голосе фон Ройца звучало неприкрытое удивление.

Тогда Кристиан в двух словах передал барону суть своего недавнего разговора с инквизитором.

– Ты умеешь удивлять, юноша, – покачал головой Ойген, в глазах его блестел интерес. – Признаюсь, я тебя недооценил. Но почему ты считаешь, что я готов выступить против этой угрозы?