– А почему не мне? – раздался из-за спины знакомый голос.
Ну конечно же… Меньше всего Кристиану хотелось говорить с отцом Иоахимом сейчас. И дело не в том, что он чувствовал себя разбитым, словно накануне отмахал двадцать миль с мешком репы за плечами. Просто юноша не верил, что от такого разговора будет хоть какой-нибудь толк. Он тяжело повернулся, оперся спиной на стену: тело ломило, и силы еще не вполне вернулись к нему.
Заметно было, что и священник ночь провел не в блаженном сне: глаза покраснели, веки набрякли, обычно румяные щеки отливали желтизной. На мгновение Кристиану даже стало его жаль: все-таки уже немолод, лучшие годы жизни оставил позади… Чувство жалости исчезло, едва он вспомнил лютую злобу, исказившую лицо инквизитора во время допроса поляка. Как же он, забывшись, честил связанного пленника! А потом поджал хвост, едва его осадил возмущенный барон. Трус! Обычный трус!
– Так почему же не мне? – снова спросил инквизитор.
Послушник прикрыл глаза, собираясь с мыслями.
– Дело в том, – начал он, не поднимая век, – что вы в этой истории… лишний. Теперь – лишний.
– Не думаю, что понял тебя, юноша, – холодно сказал священник.
– Поняли, но боитесь это признать. Вы все время боитесь – может быть, всю свою жизнь. Боитесь решать и ошибиться в решениях. Заручаетесь чужим авторитетом, чтобы не нести ответ ни за что. Люди просят у вас защиты – вы же сулите им покровительство церкви.
– Но я и есть посланник церкви…
Кристиан не прервал своей речи, лишь повысил голос, перекрывая отца Иоахима:
– Это для вас лишь удобная ширма. Если поездка принесет хорошие плоды, вы представите их своей удачей, если же нет – обвините в провале кого угодно, но не себя. Потому и людям обещаете не свою помощь, но лишь слабую тень длани далекого Рима. Которому нет никакого дела до здешних мест. Горожане просят избавить их от чудовища, а вы боитесь даже допустить, что оно есть. Готовы убеждать всех и каждого, что ваша миссия имеет большое значение, но вот появилась возможность сделать нечто по- настоящему нужное – и вы струсили…
Он перевел дыхание и только теперь взглянул на инквизитора.
– Когда все стало очень просто, когда остались только два ответа – «да» или «нет», вы растерялись. Сегодня нужно решить, готов ли каждый из нас встать на пути
Последние слова Кристиан добавил по привычке: в том, что Иоахим достоин так величаться, он уже разуверился.
– И если вы боитесь решать, если боитесь хоть раз сделать то, к чему всю жизнь призывали других, как вам можно довериться? Зачем вы здесь? Для чего?
Из инквизитора будто выдернули стержень: он как-то разом вдруг обмяк, сгорбился, поник. Вокруг него словно колыхалась гнилая болотная вода, отдающая тухлятиной и ржой, и, хотя юноша не ощущал никакого запаха, ему хотелось зажать нос. Потом, так и не проронив больше ни слова, отец Иоахим повернулся и вышел за дверь.
И когда стихли в коридоре удаляющиеся шаги, Микаэль сказал:
– Вот это да-а…
В этих словах воина звучали и удивление, и растерянность, даже сверкнула искра иронии. Главное – протеста, несогласия не было, и юноше это показалось добрым знаком.
– Я хочу рассказать все барону, – снова произнес он.
– Хорошо. Только давай сперва поедим. Не знаю, как у тебя, а у меня брюхо здорово подвело.
От его слов Кристиан тотчас ощутил жуткий голод.
– Да, пожалуй… – Он сполз с топчана, но Микаэль, глядя на него, нахмурился.
– Сиди тут. Тебе пока лучше вовсе не выходить. Мало ли что.
Положив на столик меч, нюрнбержец направился к двери, но замер, услышав голос юноши:
– Микаэль… ты курии на верность присягал, клялся оберегать отца Иоахима, и я не могу… не смею просить тебя…
– Молчи, – бросил воин сурово, – ни слова более.
Несколько мгновений оба молчали, а потом бывший телохранитель инквизитора сказал с неожиданной теплотой:
– Выбор ты мне небогатый оставил, малыш. После того, что сказал тут обо мне, куда я теперь от тебя денусь?
